Перед дверьми, ведущими в будуар герцогини Орлеанской, Франсуаза-Мария остановилась и кивнула стоящему возле двери лакею. Тот поклонился вдовствующей герцогине, открыл дверь и произнес:

— Вдовствующая герцогиня Орлеанская с дочерью, мадмуазель де Божоле де Бурбон к ее высочеству герцогине Орлеанской.

Елизавета была не одна. Рядом с ней прямо на полу на пушистом ковре расположилась незнакомая Филиппе необычайно привлекательная блондинка с очень бледной кожей и необычными, для светловолосой, карими глазами. А еще Филиппу поразила надменность, просто невероятное чувство собственного достоинства. Она посмотрела на Филиппу со сдержанным любопытством, умудрившись, даже сидя на полу, сделать это сверху вниз. Словно говорила, что кем бы ни воображала себя Филиппа, она все равно выше. А еще Филиппа только что сообразила, что Елизавета общалась со своей гостьей по-русски.

— О, это так приятно, что вы обе пришли меня навестить, — Елизавета легко поднялась с пола, и, подойдя к Филиппе, взяла ее за обе руки, легонько потянула к тому месту, где все еще сидела ее гостья. — Идемте, Филиппа, вы обязательно должны помочь нам подобрать ленты и нити, которые я хочу использовать в вышивании. А ваша досточтимая матушка тем временем расположится на диванчике и выпьет чаю с пирожными. Сегодня у Гастона получились просто чудесные пирожные.

— На полу? Вы разбираете нити на полу? — невольно вырвалось у Филиппы.

— Ну да, это напомнило нам о тех временах, когда мы были детьми, — Елизавета тихонько рассмеялась. — Позвольте представить вам графиню Миллезимо, в девичестве княжну Екатерину Долгорукую, — Елизавета указала рукой на свою гостью. — Катюша, позволь представить тебе ее высочество Филиппу де Бурбон, невесту Петруши.

— Вот как, значит, еще одна невеста Петра. Как интересно, — графиня слегка наклонила голову набок и принялась разглядывать Филиппу с еще большим любопытством.

— Что вы имеете в виду, графиня? — Филиппа вырвала руки из рук Елизаветы и решительно села на пол, потянувшись к какой-то ленте, лежащей неподалеку.

— Только то, что все мы когда-то были «невестами» Петра, — Екатерина улыбнулась краешками губ, но ее глаза оставались холодными. — Лично у меня какое-то время был вполне официальный титул «государыня-невеста», а брак с Елизаветой всерьез рассматривался, но, увы, православные законы запрещают подобные браки, — Филиппа бросила отчаянный взгляд на мать, но та посмотрела на нее с невозмутимым видом, словно говоря: «Я же тебя, дура, предупреждала». — Эта лента настолько выделяется из общей массы, что она абсолютно точно не подходит, — и Екатерина решительно отодвинула ее от себя в сторону.

— Ну почему же, возможно, именно эта лента внесет ту самую гармонию, что необходима композиции в целом, — Елизавета подняла отвергнутую ленту и присоединила ее к остальным.

— Получается, что я уже третья невеста императора Петра? — тихо спросила Филиппа, откладывая понравившуюся ей ленту в сторону, плохо представляя, что она сейчас делает в кругу этих красавиц, отличающихся настолько чуждой для Франции красотой, холодной, от которой так и веяло холодом долгой русской зимы, но сражающих местных мужчин наповал, что она невольно спрашивала себя: «Господи, что я здесь делаю? Зачем так стремлюсь попасть туда, где мне предстоит править людьми, которых я не понимаю?»

— Вообще-то, четвертая, — Екатерина протянула очередную ленту Елизавете. — Первой была Мария Меншикова. Ее сослали в Сибирь, вместе с отцом, братьями и сестрами. Государь Петр Алексеевич всегда был таким непоследовательным: то приласкает, то прочь отсылает…

— Ну уж кому не знать, как тебе, о всех непоследовательностях моего племянника, — Елизавета всегда произносила это с таким видом, словно ее переполняла гордость за то, что она была теткой императора. Вот только Филиппа не видела между этими двумя большой любви. Скорее, каждая хотела уколоть другую побольнее, словно между ними вовсе не было никаких приятельских отношений, а была лишь давняя вражда. Филиппа закусила губу, она понятия не имела, что происходит при российском дворе, и мало кто в Европе об этом знал. Слишком уж закрытым казалось это общество. А Елизавета тем временем, сладко улыбаясь, продолжала щебетать. — Долгорукие, как никто другой, прекрасно знают, что такое императорский гнев, не так ли?

— Ты понятия нее имеешь, о чем говоришь, — прошипела графиня.

— Возможно, вот только Алексей Григорьевич до сих пор командой золотарей руководит, а высланные из страны все еще не могут вернуться, ты в том числе, моя милая графиня. Уже даже Остермана простили и даже генерал-губернатором Курляндии назначили, а Сергей Петрович, как жену похоронил, так совсем двинулся умом, на религии пришибло его больно…

— Ох, ваше высочество, кто старое помянет, как говорится, — Екатерина протянула Елизавете красную ленту, которую та приняла как какую-то змею. — К тому же я за Сергея Петровича уж точно не в ответе.

— Вы приехали в Париж по делам, графиня? — удалось вставить слово Филиппе, которой больше всего сейчас хотелось убежать отсюда, чтобы вернуться к изучению русского языка, да чего угодно, лишь бы не сидеть рядом с женщинами, по сравнению с которыми она ощущала себя серой мышкой. А ведь их Петр отверг, на что же рассчитывает она, которую вообще все всегда отвергали, лишь граф де Сад счел достойной побывать его игрушкой?

— Я приехала развеять скуку, — Екатерина расправила шелковые нити, и протянув руку полюбовалась их переливами на свет. — Знаете, ваш будущий супруг однажды спас меня от волка. Один на один, вооруженный лишь ножом, против матерого хищника. В тот момент я едва не влюбилась, — проговорила она задумчиво, а Филиппа опустила глаза, чтобы не ляпнуть что-нибудь типа того, что ее он тоже однажды спас от весьма матерого хищника. А Екатерина тем временем продолжила. — Но стоило ему открыть рот, и все очарование пропало, как не бывало, и единственное, чего мне хотелось, это огреть его чем-нибудь тяжелым по голове. Так вот, о скуке. Моего супруга графа Миллезимо отправили в качестве посла от Австрии к турецкому дивану, вместе с герцогом Конти, который гостил в нашем доме в Вене, прежде, чем отправиться в путь, — Екатерина ответила равнодушно. Похоже, что ей больше нравились перепалки с Елизаветой. Видимо, она, как и сама Филиппа, не считала ее себе соперницей, а потому та была ей неинтересна. — Ее высочество отписала мне в письме, что Париж великолепен в это время года, и вот, я здесь.

Филиппа же уже ее не слышала. Она судорожно пыталась соединить разрозненные нити информации, которые ей удалось собрать за полтора месяца по крупицам, и которые до сегодняшнего дня никак не складывались в ее голове в единую картину. На нее настолько не обращали внимания, что она стала невольным свидетелем отрывка беседы его величества и герцога де Конти. В этом разговоре герцог жаловался, что османы ему уже надоели, и что он уже не может убеждать их в том, что пока нужно подождать с нападениями на Россию, хотя бы до свадьбы и окончательного решения польского вопроса. Тем более, что они еще не заключили договор с Австрией, а турки австрияков не любят, причем полностью взаимно. На что его величество ответил, махнув рукой, что пускай он не возражает, если крымчаки немного пощиплют Россию; что и крымскому хану будет приятно, и Франции это ничего стоить не будет, ну, максимум, Петр откажется от женитьбы; да и от самого Петра не убудет, подумаешь, пара городов крымчакам отойдет.