– И поэтому теперича выбирать придется мне! – громко отрезал патриарх Филарет. – Слушай меня внимательно, сынок. Ты соглашаешься на новые смотрины невест и выбираешь себе супругу, а я в утешение удвою содержание твоей ненаглядной Марии, и она проживет свой век в покое и достатке. Либо… Либо я прикажу постричь ее в монастырь, и она закончит свои годы в темной холодной келье захудалого монастыря!

– Почему, отец?! – поднялся и развернулся к святителю Михаил. – Почему она должна страдать из-за капризов моей матери?!

– Потому что ты думал слишком долго, мой сын! – наклонился вперед патриарх, глядя государю в глаза. – Ныне я ужо не совершаю выбора между своей любимой и твоей! Ныне я объявляю тебе Божью волю! Православной державе нужен наследник! Это значит, что царь должен жениться на молодой и здоровой супруге, способной к чадородию!

– Мария здорова!

– Была-а здорова, сын! – повысил голос святитель. – Была здорова десять лет назад! Но ты думал слишком долго. Тебе уже тридцать, ей скоро тоже исполнится столько же. Годы не делают женщин сильнее и здоровее. Ты ждал слишком долго…

Патриарх Филарет отошел к окну, развернулся и ударил посохом об пол:

– Ныне я говорю с тобою не как отец с сыном, а как первосвященник Господа нашего Иисуса Христа с помазанником православной державы. И именем Божьим я требую, чтобы ты избрал себе супругу! Во исполнение заветов Господа и на благо нашей державы!

– Я выбираю Марию!

– Если только ты сможешь вернуть ей юность, государь Михаил Федорович! – твердо отрезал патриарх. – Коли ты не способен сам принять на себя крест властителя Руси, я сделаю это за тебя и постригу Марию в монастырь, дабы избавить тебя от соблазнов! Мы больше не говорим о капризах твоей матери или твоих чувствах, мы говорим об интересах державы! Ты обязан жениться и родить наследника! Однако ты все еще можешь решить судьбу своей любимой. Ты как предпочитаешь, чтобы она прожила остаток дней? В миру и богатстве или в схиме и аскезе? Отвечай!

– Хорошо, отец… – сломался Михаил, тяжело сглотнул и опустил голову. – Я ее отпущу. Пусть живет в миру. Бог милостив, а судьба переменчива. Может статься…

Но на что он надеется, царь всея Руси так и не договорил.

– Вот и хорошо, – облегченно перекрестился первосвятитель. – Ты поступил правильно, сынок. Я сегодня же объявлю о новых невестиных смотринах!

Отец государя перекрестился еще раз и вышел из царских покоев.

* * *

Стряпчие всего за двое суток размножили указ патриарха Филарета, и уже через три дня во все концы необъятной Руси помчались стремительные гонцы с будоражащей юных девиц вестью: великий государь задумал жениться! Ищет невесту во всех православных землях! Чтобы здоровая была, молодая и красивая! Чтобы тело – без изъянов, и возраст – не старше восемнадцати. А отобрать среди местных красавиц самых лучших надлежало воеводам и повитухам. Избранниц в города уездные отослать, там лучших из лучших выбрать и ко двору царскому до Крещения доставить!

Закипели в городах и провинциях страсти – поди пойми, кто средь девок самая красивая, а кто просто хорошенькая! У каждого человека свой вкус – каковой вдобавок тяжелый кошелек с серебром запросто изменить способен.

Красавицы чернили глаза, малевали свеклою щеки, заплетали в косы конские волосы, подкладывали вату на грудь и войлок на бедра, а повитухи сии хитрости с легкостью отметали, ибо осматривали невест обнаженными и со всем тщанием. Крупные родинки – отчисляли, узкие бедра – отчисляли, коса тощая – отчисляли, зубы кривые или желтые – какая же ты невеста?!

Многие родичи пытались подкупать и знахарок, но что толку, коли с каждым шагом на всех ступенях отбора все новые, совсем другие повитухи появляются?

Из многих тысяч избранниц, пришедших в местные монастыри и приказные избы, в уездные города поехали всего несколько сотен, а из уездных городов в Москву – всего лишь сто двадцать красавиц, каковым надлежало пройти строгий отбор многоопытных монахинь Вознесенского монастыря…

9 февраля 1626 года

Москва, подворье князей Волконских

Высокий комод. Зеркало в роговой оправе, две лаковые шкатулки слева от нее, вышитый бисером кошель между поднятыми крышками. Справа – черепаховый гребень и несколько заколок в серебряном стакане, два серебряных подсвечника с высокими, но сейчас потушенными свечами и чашечка с ароматическим маслом, пахнущим можжевельником и лавандой.

В зеркале отражалось миловидное, румяное и щекастое лицо. Настолько щекастое, что голубые глаза буквально тонули в ямочках под густыми золотистыми бровями.

– Осторожно, дура! Руки-крюки, все волосы повырывала! – оскалившись, рявкнула красавица.

– Прощения просим, Ирина Григорьевна, – прошептала стоящая за ней тонкогубая синеглазая служанка. – Больше не повторится…

Евдокия не обижалась на хозяйку. Ведь княжне, бедненькой, пришлось сутки пролежать в перине под толстым ватным одеялом, кушая токмо жирную гусиную печень, и уже два дня постоянно выпивая по стопочке хлебного вина каждый час. Девичье тело порозовело и раздобрело, черты округлились – однако же за красоту княжне пришлось расплачиваться головной болью и тошнотой. Каждое движение приносило прелестнице неимоверное мучение, толчки и рывки – настоящую боль. Посему холопка лишь отдернула на миг руки, после чего снова продолжила плетение косы, осторожно закручивая в сиреневую ленту шелковый шнурок.

Маленькая, но безопасная хитрость: вместо добавления конских волос спрятать в волосы толстую ленту. Коса станет казаться пухлее – но и обмана вроде как нет.

– У меня коричневые соски… – пробормотала княжна. – А для красоты должны быть розовые. Или красные… Авдотья, у тебя какие?

Девушка пошевелила губами, затем тихо сказала:

– Свеклой поправить можно.

– Так рубашка сотрет!

– Перед осмотром подкрасить, княжна, – осторожно перекладывая пряди, предложила служанка. – Я могу с собою взять, в своем кошеле.

– Хорошо… – решила Ирина Григорьевна. – Возьми. Только маленькую, дабы не заметили!

– Как прикажешь, княжна… – закончила плетение холопка, сделала двойной бантик и вколола в него брошку с самоцветом.

– Неси… – Ирина Григорьевна медленно поднялась, вскинула руки.

Служанка надела на нее шелковую рубаху, сапожки, затем сарафан и опоясала наборной янтарной цепочкой под грудью, стараясь поднять тяжелые перси повыше.

– Сама спущусь, за свеклой беги, – махнула на нее рукой княжна, и холопка послушно сорвалась с места, не забыв, однако, по пути дернуть из-за сундука у двери синий с желтыми шнурами зипун, отданный ей после того, как на боку обнаружились крупные подпалины. Пришлось сделать туда заплаты из старых порток. Но заплаты получились аккуратные, ромбиками – ворот же и опушка зипуна остались куньими, дорогими. И выглядела в нем холопка богато, ако боярская дочка!