Она с улыбкой подняла бокал с мартини дрожащими пальцами; серьги тоже подрагивали. Он пригубил восхитительно холодную жидкость.

Они были чуть старше большинства своих друзей в Тарбоксе, хотя выглядели не хуже их: Гарольду было 38 лет, Марсии — 36. В последнее время она действительно проявляла больше изобретательности и нежности. Вместе с участком земли и старым летним коттеджем, который пришлось разобрать, им досталась дощатая дорожка вдоль пляжа, каждую весну нуждавшаяся в починке. Дорожка вела к приливному руслу, слишком узкому для катеров. В прилив здесь, среди тростника, вода была гораздо теплее, чем в море, поэтому именно здесь купались они, их друзья, их дети и дети их друзей. Этим летом Марсия завела привычку, уложив спать детей, приглашать Гарольда поплавать перед сном голышом. Они шли, залитые лунным светом, по скошенной травке, потом сходили с заплаток своей дорожки, похожих на клавиши гигантского пианино, чтобы снять на шатких мостках одежду и опасливо постоять, ежась и покрываясь гусиной кожей, на щадящем летнем воздухе, прежде чем погрузиться в черную неподвижную заводь, окаймленную тростником. Он наблюдал в воде груди жены, раскинутые руки, лицо в черной рамке волос. Вода мгновенно освобождала от городской мерзости. Первая в жизни любовь — ко всему простому и естественному — возвращала ему молодость. Иногда мимо них медленно проплывал железный гиппопотам — катер, шарящий по берегу прожектором; супруги прятались от света под мостками, в вонючей грязи.

Потом, на берегу, Гарольд и Марсия вытирали друг друга. Она вытирала ему даже член, удивляясь, какой невинной частью тела, а не агрессивным живым существом, паразитирующем на теле, он сейчас кажется. Когда она бежала впереди, прижимая к груди одежду, ягодицы задорно плясали в лунном свете. Если после этого они занимались в постели любовью, прижимаясь друг к другу солеными телами, не боясь мокрых волос, то она хвалила его за удаль и опытность («Какой ты сильный!» «Как хорошо ты меня знаешь!»), словно появился объект для сравнения, робкий и неумелый. В ее крике «люблю тебя!» словно присутствовала тень другого, подразумевалось недопроизнесенное «но…»

На следующем ленче Джанет оказалось нечего сказать, и она стала жаловаться на надоедливые звонки Марсии, постоянно предлагающей что-нибудь предпринять вместе: поплавать, поиграть в теннис, сходить на собрание какого-нибудь общества. Она даже пыталась заинтересовать Джанет деятельностью тарбокского комитета по борьбе с дискриминацией при найме жилья, организованного Айрин Солц и Бернадетт Онг.

«Я ей сказала: „Да ведь в городе нет ни одного негра!“ „В том-то и дело, — отвечает. — Мы обделены культурно, наши дети не знают, что такое негры“. „Разве они не смотрят телевизор? — спрашиваю. — Да и вообще, разве это не жестокость по отношению к негру — притащить его сюда только для того, чтобы на него таращились наши детишки? Пусть лучше подсматривают за Онгами после захода солнца“. Вернее, я выразилась не так резко, Бернадетт мне очень симпатична, но весь этот комитет — сплошное чванство. Раз такие комитеты есть в других городках, значит, и у нас должен быть!»

Джанет казалась Гарольду старой, хотя на самом деле она была на несколько лет моложе его, он усматривал у нее двойной подбородок и склонность к склоке. Зачем цепляться к Марсии за ее невинное стадное чувство, понятное стремление сделать что-то полезное? Он поменял тему.

— О чем это ты болтала с Пайтом у Торнов? Ее ротик сердечком изобразил неудовольствие.

— Он рассказывал, что жена его ни в грош не ставит. Он твердит это всем женщинам.

— Кроме Марсии.

— Просто она от тебя это скрывает. Пайта так и подмывает пуститься во все тяжкие. Не знаю, что его останавливает. Джорджина, например, готова хоть сейчас.

До чего увлекательно увидеть друзей в совершенно новом свете!

— А Фредди Торн? — спросил он осторожно. Его давно интересовало, не спит ли Джанет с Фредди.

— Мы с Фредди друзья, — ответила Джанет. — Он понимает женщин.

— И это все?

— Мне больше нечего сказать. Мы с ним не спим. Фредди мне нравится: он совершенно безобидный. Почему вы, мужчины, так на него злы?

— Потому что вы, женщины, слишком к нему добры. Удивляясь собственной ревности, Гарольд разглядывал свои пальцы, лежащие на скатерти параллельно приборам.

— Думаешь, Хейнема разведутся? — спросил он. Ему нравилась Анджела, одна из немногих женщин в городке, говорившая с ним на одном языке, нравилась ее робость, идущая от стремления к совершенству, ее заботливость во время их встреч летними вечерами. Анджеле симпатизировали все.

— Никогда! — отрезала Джанет. — Пайт такой ручной! Его совесть замучит. Лучше он заведет трех любовниц и будет охотиться за свободными задницами. Анджела опасна: она отпускает своего мужчину на вольный выпас и создает проблемы другим женщинам. Пайт может быть очень обаятельным.

— Ты говоришь со знанием дела. Elle qul saif.

— Попытки были, но ничего серьезного. Он, кроме всего прочего, еще и робок.

— Бедный Пайт! — почему-то вымолвил Гарольд. Джанет согласно кивнула.

В ближайший уик-энд, после вечеринки, когда оба были пьяны, он спросил Марсию:

— Ты меня любишь?

— Я тебя люблю, Гарольд, но, только не сегодня, прошу! Мы оба слишком пьяные и сонные. Давай лучше завтра. — Назавтра было воскресенье.

— Я не собирался заниматься любовью. Честно, apres douze am tres heureuses, тебе со мной не скучно? Ты не думаешь о том, как тебе было бы с другими мужчинами?

— Разве что немножечко, подсознательно.

На ней была полупрозрачная ночная сорочка цвета хурмы. Она по-обезьяньи запрыгнула в постель. Это требовало проворства из-за высоты кровати. Кровать была не только высокой, но и жесткой — они специально подобрали такой матрас, считая, что на нем лучше предаваться любви. Литтл-Смиты превратили свою спальню в священное место, едва ли не в храм. Мебели здесь было немного: всего-навсего два тиковых комода, лампа в спинке кровати, зеркало на дверце стенного шкафа, филодендрон в кадке и шкура зебры на полу (зебру подстрелил дед Гарольда во время сафари с президентом Тэдди Рузвельтом). Дождавшись, когда она уляжется, Гарольд потушил свет. Темнота была с багряным отсветом, луна в окне, среди быстро плывущих по небу облаков, напоминала мотающийся туда-сюда маятник.

— Расскажи, — попросил Гарольд. — Я не обижусь.

— Хорошо. Называй мужчин.

— Тебе когда-нибудь хотелось переспать с Пайтом Хейнема?

— Нет. Он как заботливый карлик. Такой покровительственный, готовый посочувствовать! Однажды у Геринов мы с ним остались вдвоем в комнате с большим камином, и он начал гладить меня по спине. Я чувствовала себя, как младенец, которому мамаша хочет помочь отрыгнуть… По-моему, Пашу нравятся женщин покрупнее. Джорджина, Би и я для него мелковаты.

— А с Фредди Торном?

— Никогда! Он такой скользкий, женоподобный! С ним вообще не может быть секса, только болтовня. Джанет лучше на него реагирует. Спроси у нее.