– А-а, не бери в голову: подцепила заразу. — Алиса вдруг насторожилась, ткнула большим пальцем за спину, в стенку яранги: — Что там за шум?

Антон хотел было подняться и выглянуть наружу — не успел: входной полог откинулся, и в проеме появился здоровенный бородач в кухлянке с двуствольным ружьем Мортимера в руках.

– Stand up! — рявкнул он Антону, не удостоив девушку внимания, и указал стволом ружья: — Hands up![27]

Антон понял, поднял руки, медленно и неуклюже начал вставать, и тут произошло нечто столь неожиданное, что позже, рассказывая главному правителю о работе экспедиции на Юконе, он толком не мог вспомнить все детали случившегося в яранге и лагере и ссылался на Алису, но та лишь пожимала плечами: мол, я ни при чем?

Но как раз она-то и была при чем.

В те мгновения, пока Антон догадывался, что на его лагерь напали британские трапперы или золотоискатели, и лихорадочно думал, что делать, Алиса из положения сидя невероятным образом взвилась в воздух, изогнувшись, перекувырнулась и, одной ногой выбив ружье из рук здоровяка, округлым носком башмака другой так врезала ему в ухо, что бородач закатил глаза и тяжелой глыбой осел на землю. Козырев пару раз непонимающе моргнул, а девушка успела подхватить свою винтовку, проверила заряд и сказала:

– Это за мной! Бери ружье!

Перешагнув неподвижную тушу здоровяка, вышла из яранги. Антон выскочил следом, подобрав ружье Мортимера.

Как оказалось, на лагерь напали не только британцы — этих было всего двое, и один из них лежал сейчас в яранге Козырева, — но и какие-то индейцы, похоже, атапаски-кенайцы. Они столпились возле лежавших на земле связанных Унука и Вальтыргина и смотрели на ярангу Антона. Чунгагнака не было. Увидев Алису и рудознатца с ружьем, налетчики явно удивились такому повороту дела и потеряли несколько мгновений на осмысление произошедшего. Мгновений, которые многим позволили бы уцелеть.

Кто-то из индейцев, однако, сориентировался быстрее — из толпы вылетел томагавк и, бешено вращаясь, устремился к Антону. И лежать бы начальнику экспедиции у входа в свою ярангу с размозженной головой или с топориком в груди, но Алиса мгновенно вскинула винтовку, коротко грохнул выстрел, и индейский боевой топор, дзенькнув, улетел с расщепленной рукояткой куда-то в сторону.

– Lay down arms![28] — скомандовала Алиса.

В ответ раздался вопль десятка глоток, взметнулись смуглые руки с томагавками, а бородатый мужик в кухлянке — явно второй британец — вскинул двустволку.

Свистнула стрела, и бородач опрокинулся на спину со стрелой в глазу. Антон, скосив глаза, увидел чуть позади Петра-Чунгагнака с луком в руках. Проводник стоял, расставив ноги в мягких камгыках, и новая стрела была нацелена в налетчиков.

Индейцы что-то завопили, стали приближаться.

Мортимер грохнул из двух стволов, свистнула стрела Чунгагнака.

Камни окрасились кровью.

Глава 19

Осень 1817 года

Отец и сын Черепановы стояли перед Барановым, мяли заскорузлыми пальцами шапки. Оба — темноволосые широкоплечие, почти одного роста, хотя отцу, Ефиму Алексеевичу, стукнуло уже сорок три, а сыну, Мирону, только-только четырнадцать. Прибыли они с Урала, из Нижнего Тагила, по договорам с одним из компанейских агентов, уполномоченных набирать в России полезных для Русской Америки людей. Александр Андреевич с удивлением отметил, что агент представил именно два равноправных договора на отца и сына как на мастеровых механиков.

– Это что же, и Мирон Ефимович уже мастеровой? — спросил он, глядя на Черепановых поверх очков, сдвинутых на кончик носа.

Ефим Алексеевич повернулся к сыну, посмотрел на него с удивлением, словно впервые увидел, и обратился взглядом снова к главному правителю:

– Дык Мирон, уважаемый барин, нычить, сам паровые машины собират. Две штуки для кузни собрал, а третью удумал на колеса поставить, чтоб, нычить, грузá перевозить…

– Та-ак… — Правитель вышел из-за стола, обнял Черепановых за плечи, усадил на табуретки и, доверительно наклонившись, спросил: — Телегу паровую решили сделать, какую Иван Петрович Кулибин задумывал?

Ефим Алексеевич встрепенулся, ответствовал с достоинством:

– Не совсем так-то, уважаемый барин. Я в шешнадцать годков у Иван Петровича в учениках хаживал, он как раз карету паровую ладил, ну и я, нычить, при нем. В энтой карете светлейший князь Потемкин свой интерес имел, хотелось ему на ей по степям таврическим прокатиться, да вот не судьба вышла. Помер, нычить, князь Григорий, а ворог евойный, полюбовник царицын, все его мечтания похерил, и карета энта паровая на задворках сгнила. А я, барин, дюже памятливый, без чертежей, нычить, все упомнил и, кады на тагильских заводах служить механиком зачал, решил Иванапетровичеву задумку к делу приспособить. Токо карета нам на заводах ни к чему, а вот руду перевозить — самое то!..

Пока старший Черепанов излагал историю паровой кареты, главный правитель распорядился насчет чая, и теперь все трое наслаждались ароматным напитком. Баранов отметил для себя, что сын ни разу не вмешался в речь отца, не перебил, не добавил ни слова. Попивал чаек из китайского блюдечка и вроде бы даже не слушал.

А тот разговорился:

– …И вот сижу я, нычить, кумекаю, каку дорогу проложить для телеги паровой — она ж по колдобинам да по грязи не проедет, — а Мироша мой возьми да и подскажи: «Батя, — грит, — надоть, — грит, — для нее железны путя под колеса. Тады, — грит, — ей никакие рытвины не будут мешать». Во голова! Иван Петрович, нычить, не дотумкал, а мой Мирошка смог! А ему ишшо и десяти годков не было.

Отец с уважением поглядел на сына. Тот сосредоточенно хлюпал чаем с блюдца, баловался колотым сахарком.

– Погоди, погоди, — поднял руку с надкусанной баранкой главный правитель. — Эти пути, как я понимаю, — две железных полосы? — Черепанов кивнул, подтверждая. — А колеса с них не соскользнут?

– Энто тож Мироша придумал: у колес по нутряной стороне такой буртик идет, он, нычить, и не дает колесу сползти ни в ту, ни в энту сторону.

– Да-а, — покачал головой Баранов, — вы, и верно, мастеровые механики. Денег за телегу, наверное, много получили?

– Ага, — усмехнулся Ефим Алексеевич, — разбогатели! По пять целковых — корову можно купить.

– Вольную дали, — добавил вдруг Мирон. — Бате и мне, а мамке не дали.

– Энто — да, — согласился отец. — Не будь вольной, мы бы, нычить, сюдой не попали.

– А как же мамка? Одна осталась? — сочувственно спросил Баранов.

Черепановы вздохнули — оба разом.

– Померла моя Грунюшка, — склонил голову Ефим, и в темных, аккуратно расчесанных на две равных половины волосах вдруг проступили седые прядки. — Так в крепости, нычить, и преставилась.

– Без мамки мы б никуда не поехали, — снова