— Толь, а что мне маме сказать? Спросит ведь, откуда цветы...

— А скажи как есть. Скажи, Толик подарил!

Она опять заревела и бросилась к Толику с объятиями. Потом с видимым усилием отнялась от него и бросилась закрывать шторы. В этой квартире — тюль и занавески, покрывала, наволочки, накидочки, скатерти, салфетки — всё было самодельным и носило ярко выраженный свадебный характер. Толика эти белоснежные цветочки-завиточки-голубочки поначалу забавляли, а потом раздражали. Казались верхом безвкусицы и мещанства. Хотя сейчас он об этом не думал. Ларискино упругое тельце заходило под ним, он даже не успел снять полностью джинсы. Так и влился в неё с болтающимися на одной ноге штанами. Впервые он был не конём-молчуном, а нежным влюблённым. Он склонялся к уху своей покорной девочки и тихо шептал: «Ларисонька, кисонька, лапушка, моя, моя, моя...» А Лариска лишь тихо выла в ответ, чуть наискось прикусив губу, и из глаз её уже в который раз бежали слёзы блаженства и радости.

Потом Лариска поскакала в ванну, Толик поплёлся за ней ополоснуть свое хозяйство под краном. Он засунул руку за очередную свадебноподобную портьеру, где изысканная капроновая тюль удачно скрывала простую клеёнку, и перекрыл воду. Потом скомкал белых лебедей и отодвинул занавеску. Лариска стояла перед ним, такая маленькая, голая и беззащитная. Покрывая свою рубаху тёмными разводами капель, Толик прильнул к ней начал целовать Ларискино голое тело. Целовал он быстро-быстро и так же быстро тараторил: «Люблю-люблю-люблю...»

Потом они оделись и пошли гулять на Неву, потом в какое-то скучное и дурацкое кино. Кино они не смотрели. Сидели на самом заднем ряду и тихо целовались весь сеанс. Затем забрели в простенькое кафе и проели там почти все деньги. Домой решили идти пешком. Со скульптур Летнего сада уже сняли деревянные «тулупы», и за решеткой снова блистали Аполлоны и Афродиты, а не убогие будки, похожие на сельские туалеты. Они зашли в эту мекку всех ленинградских влюбленных. Там Толик вдруг рухнул на одно колено и громко сказал:

— Лариса вот тебе моя рука! И мое сердце!

Прохожие шарахнулись и захихикали. Как-то манерно и слишком театрально, не шутит ли? Лариска галантно взяла Толикову руку и тихо ответила, смущаясь назойливых зрителей:

— Толя, а я согласна. Я ведь тебя тоже люблю, ты ведь знаешь...

Толька вскочил и как-то по-гусарски поклонился. Они ещё с минуту под ручку шли по алее, пока не наткнулись на первую попавшуюся свободную лавочку. Толик попросил его не перебивать и заговорил о свадьбе, — свадьбу предстояло сыграть сразу после последнего звонка в школе. Это ничего, он всё равно сумеет поступить в университет. Пусть будет трудно, но он подготовится. Лариске надо будет пойти к маме в ателье, потом она тоже сможет стать настоящим мастером подвенечного платья. Плюс её зарплата и его стипендия, на двоих хватит! Но только на двоих... Не на троих. Да, я понимаю, деды и бабки у нас молодые будут, помогут, никуда не денутся. Но Ведь Толику учиться надо. Не получится это с ребёнком. Вот курсе на третьем — тогда без проблем! Такой вот подход и называется планированием семьи. Ларискины глаза погрустнели.

— Я не пойду на аборт, — сказала она похолодевшим голосом. — Я себе платье подвенечное уже давно придумала. Я его в альбоме нарисовала. Мама смотрела, кое-что подправила и сказала, что сошьёт. Там фасон такой, что и с животом можно...

— Господи, Лариска! Да не надо на аборт! Я тебе завтра четыре таблетки дам. Ты их выпьешь. Если у тебя там ребёнок здоровый, то ничего не будет, а если какой урод, то его сам твой материнский организм отторгнет! А если не отторгнет — шей себе платье с животом!

— Нельзя беременным таблетки... Мне так мама говорила.

— Ой, Ларис, ну чего ты такая наивная! Вон твоя сестра импортную палочку, ну тот тест на беременность, за какие деньги покупала у валютчиков-спекулянтов? Ну, пусть не за деньги, пусть мамкины клиенты в благодарность за платья подарили. Это не важно! Они-то всё равно такое за валюту или по переплате доставали. Важен импортный тест! Тебе вот охота ребёнка-урода? Нет! И мне неохота. Это специальные французские тест-таблетки — они только здоровых детей оставляют. Я у Гарика-валютчика доллары купил, а на них эти таблетки одному морячку специально для тебя заказывал! Да не бойся ты, они вроде как витамины, их в Америке и Европе всем школьницам раз в месяц дают, сам по «голосам» слышал. Ну чё ты, Лариска, такая необразованная!

— Ну если только один раз... — неуверенно согласилась Лариса.

Наутро перед школой Толик дожидался Лариску у подъезда. Едва она вышла, как он схватил её, увлек обратно в парадную, где зажал в объятиях со страстным поцелуем. Лариска затараторила, что пора идти, а то они на алгебру опоздают, Толик не спеша открыл портфель и достал... бутылку молока. Он сунул бутылку в Ларискину руку, а затем быстро извлек что-то из кармана. На протянутой руке лежали четыре белых овальных капсулы.

— Пей их быстро, одну за одной.

Толик всё рассчитал. Он пятнадцать минут будет с ней идти в школу. Он постарается немного опоздать, и времени забежать в туалет у Лариски точно не будет. Значит, не выблюет. Потом алгебра, сорок пять минут, — в той умной книжке про лекарства, какую читали с Митьком-Кухарычем, было написано, что всасывание в желудке в течение часа. Вот мы час и обеспечим!

До школы дошли без приключений, и едва все сели, как они оказались перед дверью класса. Глаза

Сан-Сюзаны удивлённо расширились, чего-чего, а увидеть Толика и Лариску вместе, да ещё и за ручку, она никак не ожидала. Кивком головы предложила пойти сесть на свои места. Даже не стала метать свои гневные речи по поводу опоздания. Опоздавших она не любила, и поэтому к ней опаздывали редко. У А.А. лучше прогулять, чем опоздать.

Лариска сидела от Толика довольно далеко, через ряд. Хрупкая и маленькая, она никогда не вылезала с первых парт, а вот рослый Толик всегда сидел на «Камчатке». Однако если подвинуться на нужную позицию, то Лариску хорошо видно между застывших голов одноклассников. Первую половину урока она что-то там писала в своей тетрадке, наклонялась за линейкой в портфель и иногда грызла ручку. А вот потом...

Потом минут десять она сидела неподвижно, а после её скрутило. Она положила руки на живот и грудью оперлась о парту. Очкастая Алка Фёдорова, дебелая бабища, что сидела от Лариски через ряд прямо перед учительским столом из-за своего плохого зрения, небрежно швырнула на Ларискину парту какую-то конвалютку с таблетками. По серебристой фольге похоже на баралгин, Толику мать такие от зубной боли давала. Любят бабы друг друга от месячки лечить. Лариса отрицательно помотала головой и передала таблетки назад Фёдоровой. Движение её руки показалось Толику каким-то слабым. Потом Лариса подняла руку и сконфуженным голосом произнесла:

— Извините, Александра Александровна, я выйду...

Вставала Лариса как-то медленно и излишне долго — уже весь класс вперил в неё глаза. Сан-Сюзана нервно подскочила к полускорченной Лариске и уставилась ей в лицо своими колючими рентгеновскими глазами. Затем заговорила привычным властным голосом: