На нижних трибунах расположились те мужчины и женщины, для которых с детства скачки служили наилучшим развлечением. Это были представители той же породы людей, какую можно встретить и на открытых трибунах «Эббетс Филд»[84]: эти люди знали имена всех игроков и жокеев, все клички лошадей и всю относящуюся к ним статистику. Этих мужчин и женщин, как и Грабба, привели на ипподром еще детьми, и дети их наверняка когда-нибудь приведут сюда своих детей, проявляя такую верность идее, какую могли бы проявить еще разве что во время войны. Они прихватили с собой корзины для пикника и списки участников пробного забега, а с теми, кто случайно сел с ними рядом, легко завязывали дружбу.

В ложах над ними расположились владельцы ипподрома и прочие богачи, окруженные молодыми женщинами и всевозможными прихлебателями. Разумеется, владельцы ипподрома тоже были богаты, но не так, как многие из тех, что приходили посмотреть пробный забег; эти не были ни аристократами, ни дилетантами; все это были деловые люди, трудом заработавшие каждый свой пенни. Один седовласый магнат в идеально сшитом костюме стоял, опершись обеими руками о перила, точно адмирал на носу корабля. Было совершенно очевидно, что скачки для него – не пустая забава и не попытка отвлечься или заработать еще денег. Это занятие требовало от него максимальной дисциплины, полного соучастия и самого пристального внимания – как и при управлении, скажем, железной дорогой.

А выше всех этих людей – выше азартных игроков и фанатов, выше миллионеров – в чистом воздухе самых верхних трибун разместились постаревшие тренеры, для которых лучшая пора жизни осталась в прошлом, однако им, чтобы наблюдать за лошадьми, не требовались ни бинокли, ни секундомеры. Они пристально следили за ними невооруженным взглядом, с легкостью определяя не только скорость лошади, ее способность мгновенно взять старт и ее выносливость, но и ее кураж, ее беспечную смелость; они совершенно точно знали, что именно произойдет на бегах в ту или иную конкретную субботу, но им даже в голову не приходило держать с кем-то пари или делать ставки, получив тем самым возможность пополнить свой тощий кошелек.

Единственное, что я наверняка поняла о Белмонте: в 5.00 утра по средам обычным людям там не место. Это было похоже на те круги Дантова «Ада», где населявшие их разнообразные грешники отличались некой особой строптивостью и особой преданностью своим верованиям, то есть были истинно проклятыми. Сидевшие на трибунах люди служили как бы живым напоминанием о том, почему никому не приходит в голову хотя бы раз прочесть «Рай» Данте. Мой отец ненавидел любые азартные игры, а вот пробные забеги ему бы наверняка очень понравились.

– Идем, красотка, – сказал Грабб, беря Фран за руку. – Я тут кое-кого из старых друзей углядел.

Преисполненная гордости, сияя улыбкой, Фран вручила мне свой бинокль, и они ушли. Джонни тут же с надеждой посмотрел на меня, но я моментально опустила его на землю, сказав, что хочу поближе рассмотреть лужок, где отдыхают кони.

Спустившись туда, я сразу же развернулась и навела бинокль Фран на трибуны – на того адмирала с серебряной шевелюрой. В его ложе находились еще две женщины, которые явно о чем-то сплетничали. В руках у каждой была алюминиевая кружка, однако, судя по отсутствию пара, в кружках был явно не кофе. Одна из дам предложила и адмиралу глотнуть, но он даже ответом ее не удостоил и, повернувшись, стал что-то обсуждать с неким молодым человеком. В руках у того были секундомер и блокнот.

– А у вас хороший вкус.

Я обернулась и увидела, что рядом со мной стоит крестная Тинкера. Удивительно, как это она меня узнала. Я, пожалуй, была даже немного этим польщена.

– Это Джейк де Росчер, – сказала она. – Он стоит около пятидесяти миллионов долларов и настоящий селф-мейд. Я могу вас представить, если хотите.

Я рассмеялась.

– По-моему, он мне слегка не по зубам.

– Может быть, вы и правы, – согласилась она.

На ней были светло-коричневые брюки и белая рубашка с закатанными по локоть рукавами. И ей совершенно точно было не холодно. Я тут же почувствовала себя страшно неловко со своим пледом, накинутым на плечи, и даже попыталась непринужденным движением его сбросить.

– А у вас тоже есть лошадь, которая участвует в скачках? – спросила я.

– Нет. Но хозяин Привоя – мой старый друг.

(Естественно.)

– Здорово! – восхитилась я.

– На самом деле скачки с фаворитом редко бывают захватывающими. А вот забеги на длинные дистанции действительно увлекательны.

– Но, мне кажется, если б вы были хозяйкой фаворита, это не нанесло бы особого ущерба вашему банковскому счету?

– Наверное, нет. Но в целом вложения в такую «отрасль», которой требуется особая еда, особое помещение и особый уход, как раз особого дохода и не приносят.

Тинкер как-то сказал мне, что состояние миссис Гранден изначально было связано с угольными шахтами, а затем постоянно преумножалось. Она держалась с такой уверенностью и спокойствием, какие могут обеспечить лишь абсолютно неизменные источники дохода – земля, нефть, золото.

На дорожку для пробега вывели следующую лошадь.

– А это кто? – спросила я.

– Можно? – Она протянула руку к моему биноклю. Ее волосы были зачесаны назад и скреплены заколкой, так что убирать их с лица ей было не нужно. Жестом опытного охотника она поднесла бинокль к глазам, направив его прямо на лошадь, и моментально отыскала табличку с ее кличкой.

– Это Морячок, принадлежит Барри Уитерингсу. Барри – владелец газеты в Луисвилле.

Она опустила бинокль, но мне его не вернула и некоторое время смотрела на меня, как бы колеблясь, – так смотрят, когда хотят задать человеку некий болезненный для него вопрос. Но вопроса она так и не задала, наоборот, уверенно заявила:

– Насколько я знаю, Тинкер и ваша подруга вполне друг с другом поладили. Как давно они живут вместе? По-моему, уже месяцев восемь?

– Да нет, около пяти.

– Ах вот как?

– Вы их отношений не одобряете?

– Ну что вы! Если и не одобряю, то только в Викторианском смысле. У меня нет иллюзий относительно тех свобод, что свойственны современному поколению. На самом деле, если уж честно, так большую их часть я бы даже приветствовала.

– Вы сказали, что в Викторианском смысле вам их отношения не слишком по душе. Что конкретно это означает?

Она улыбнулась.

– Приходится себе напомнить, что вы работаете в юридической фирме, Кэтрин.

Откуда она это знает? – удивилась я.

– Если я чем-то и недовольна, – продолжала она, как бы взвесив про себя мой вопрос, – то это касается исключительно