Васко, пожалуй, удивился бы меньше.

— Да, — все так же спокойно произнес следователь и взял его под руку, как отец сына.

Только теперь Васко заметил «Москвич» на углу. Предложив ему сесть впереди, чтобы показывать дорогу, следователь устроился на заднем сиденье. Поехали.

А летнее солнце припекало вовсю. И лучи его были натянуты между деревьями, как струны гигантской арфы. И воздух звенел от неслышной музыки. И Васко стало казаться, что сквозь шум мотора он отчетливо слышит пение птиц. Сердце рвалось из груди… туда, наверх, к грешникам, к Эвелине…

Что было то ночное видение в номере гостиницы? Где ты сейчас, малышка, товарищ Янева! Неужто и в самом деле повторится ночная сцена?

Он улыбался, улыбался, не замечая изумленных взглядов, которые бросал на него время от времени шофер. И не решался оглянуться, чтобы посмотреть на старого следователя — дремлет ли он, спит ли? Или все так же старательно протирает свои очки?

Перевел Николай Лисовой.

Кирилл Топалов

КОМНАТНАЯ ТЕМПЕРАТУРА

I

Как ни странно, вокзальная суета и эта аэровокзальная, в частности, всегда настраивает меня на лирический лад. Охватывает, как в юности, тяга к путешествиям, мечты о дальних странах и загадочных красотах, реальный мир кажется серым и сирым. Лет семь-восемь назад я представлял свое будущее именно таким — красивым. До тридцати мы не допускаем и мысли, что впереди ждет что-то, кроме счастья, вольности, славы и любви. Но, перевалив на четвертый десяток, поневоле станешь скептиком. Посылки к доказательству? Первая: выясняется, что счастье — понятие в этом мире относительное. Ему (счастью) плевать, существуешь ли ты — некий «икс» или «игрек».

Вторая: твое будущее стало настоящим, а перемен — никаких.

От меня равно далеки большая наука, мир, слава и любовь, как в двадцать пять, так и в тридцать пять. Разница в том, что десять лет назад сам господь не разубедил бы меня, что это предназначено не мне. Ну конечно, всему виной гороскопы: сулили отличные данные, успехи и вообще радужные перспективы. Увы, большая наука и большая слава в немалой степени зависят от стечения обстоятельств. Можно быть Ньютоном в лет двадцать или до самой смерти физиком-середнячком. Мои источники познания мира — фильмы, журналы, командировки дней на пять, экскурсии… А моя «большая» любовь — Милена — должна вот-вот прилететь из Берлина. («Большая» в кавычках — не уверен, была ли это любовь?)

Здесь, в аэропорту, нас четверо: отец Миленки, профессор Филипов, директор моего института, его жена, Игнат и я. Все при параде, при букетах. Игнат тискает букет (роз двадцать, не меньше — со вкусом у него лады). Занимает профессора беседой. Филипова прерывает их, обращаясь к мужу:

— Пообещай мне при свидетелях, что больше не отпустишь Миленочку ни на какие стажировки! Это немыслимо, столько лет за границей!!

— Обещаю, обещаю! — Профессор, улыбаясь, поднимает руку, сдается. Игнат, наловчившийся из любой фразочки раздуть тему для разговора с начальством, и тут угодничает:

— Мини-информация, профессор. Нынешний декан нашего физфака, доцент Недев, намекнул, что ждет не дождется, когда ваша дочь придет к ним на работу.

— Так-так, премного благодарны! — с ехидцей бросает Филипов. — У нее за плечами две стажировки у самых светлых умов Европы, она — физик-ученый, человек науки! Если б я не терял столько лет чистого времени на лекции и экзамены… Она пойдет работать в наш институт! Пенсия моя не за горами, кто же будет двигать вперед науку? Один из вас займет мое место, и втроем вы сотворите чу-де-са!..

О пенсии Филипов ведет речь с незапамятных времен (мечтает поработать на покое), но мне кажется, его изберут и на следующие пять лет. (Он — величина международного масштаба, так сказать, олицетворение не одного нашего института, — всей отечественной физики.) Представить трудно, что станется с нашим институтом, если он уйдет. Без него (авторитет! исключительный такт предотвращать открытые стычки!) скопившиеся конфликты разом достигнут критической массы, взрыв неминуем. Тут-то и развернутся Игнат со товарищи, а мне останется одна дорога — в университет. Конечно, директорство стоит не один миллион нервных клеток и не один час, потраченный на канцелярщину, и я допускаю, что профессор искренен в своем желании уйти на покой. Хотя, вероятно, с удовольствием продолжит чтение лекций в университете — пусть он и ропщет частенько на старушку альма-матер, душа его — там. Филипов рожден первооткрывателем в науке и в людях (таланты, будущие дельные физики). Пока он ни разу не ошибся, и не случайно говорят о «школе Филипова». Исключений почти не бывает, разве что Игнат… Этот всегда и везде находит повод и возможность оказаться рядом с шефом, между делом выболтать свежие институтские сплетни, обмолвиться об опозданиях некоторых коллег (о моих — чаще всего). Иногда мне кажется, что Филипов не может его не презирать. Но, видно, Соломона потому прозвали мудрым, что он мог извлечь пользу из всех и вся. Н-да, смутные времена настанут, если посадят на царство Игната и его свиту. Или Гавраилова. О, первый интриган института, к власти яростно рвется уже несколько лет.

— Миленушка! Мы здесь! — Это Филипова уже спешит навстречу стройной молодой женщине в сафари. Да, тридцать три Милене не дашь…

Мать с дочерью обнимаются, подходит и наша очередь: сперва отец, потом (естественно!) Игнат, троекратно выпаливший: «С приездом!», и — замыкающим — я. Милена едва удерживает охапку шуршащих целлофаном цветов. В некотором смущении подношу три свои гвоздички и не менее смущенно свою повинную головушку. Легкий укус в щеку! Миленка всегда была самой великой сумасбродкой в мире, но ее поцелуй меня застал врасплох — последний раз такое было с десяток лет назад.

— Спасибо! — отвечает она разом на все приветствия и на вопрос матери: «Как долетела, милая?», а Игнат, демонстрируя свое усердие, отрывает от пола внушительных размеров чемодан Милены.

— Осторожно! У тебя в руках новая теория относительности! — Хозяйка багажа задорно смеется. — Смотри… не перепутай машины, а то еще вскочишь в какое-нибудь такси и через часок запатентуешь ее как свою!..

Потянулось неловкое молчание, Милена попала не в бровь, а в глаз. Дело в том, что два года назад, когда с Игнатом я поддерживал отношения, он действительно ухитрился выдать за свои результаты моего самого крупного исследования. Нет, он тоже принял участие, но как бы выразиться… Техническое? Да и это громко сказано. После той истории наши отношения обострились, он попер на меня в тотальное наступление, вербуя в союзники Филипова, наших общих коллег, ребят из других институтов. В результате миф «Антон Антонов» был фактически развенчан,