совсем о другом! — Это все о том же! — Теперь Горанчев меняет линию защиты: — Я не могу отвечать за поступки человека, ослепленного ревностью!

Динко вздрогнул, хотел было встать, но остался неподвижным. Рука его зло сжалась, и он поспешно убрал ее под стол.

— Идея канатной дороги принадлежала инженеру Петринскому, — тихо продолжает Горанчев. — Я был против, в канатных дорогах я ничего не понимаю. Когда случилось несчастье, мы с Горским были на другом берегу реки. Ведь так, дядюшка Крум? — Горский пожал плечами, развел руками и тихо промолвил: — Это же все знают… — Я думаю, вы нам все объясните, товарищ Янева. — Горанчев придаст своему красивому лицу скорбное выражение. Янева кивает: — Да, разумеется. Здесь все ясно, и мне даже удивительно, что здесь происходит. Распоряжение об использовании канатки дал главный инженер Петринский. Авария — прямое следствие его идеи! — Васко даже вздрогнул на мгновение, но потом понял, кому адресованы эти слова и кто их подхватит. Малышка подливает масла в огонь. Эвелина продолжает рассказ, погасшая сигарета дрожит в ее пальцах. Когда она волнуется, ее тонкие пальцы дрожат, будто ветер играет ими, как стебельками травы: — Вечером перед пробным пуском Динко был у нас в доме отдыха. Это меня озадачило. Пусть меня извинит товарищ монтажник, — Эвелина посмотрела на рабочего, — но я знаю своего мужа и удивилась такой их доверительности. Ведь раньше, буквально за несколько дней до того, он высмеивал «неандертальскую», как он выразился, ревность Динко. Даже описал его мне подробно… — Эвелина! — воскликнет Горанчев, но она продолжит: — Да, ты так прямо его и описал: как работящего, но очень ограниченного, даже тупого. Что общего могло у тебя быть с таким «ограниченным» и «тупым» человеком? — В сущности, товарищи, — снова включилась Янева, она не могла упустить случая, — я одного не понимаю: трос ведь не лопнул, просто катушка не выдержала? Но сейчас ведь она работает нормально, да? — Работает! — робко подтвердили рабочие. — А кто помогал технику канатки? Кажется, вы? — Этот вопрос уже впрямую обращен к Динко. — Я. — И вы ничего не заметили? — Он не ответил, и Верча снова крикнула: — Неужели ты один-единственный раз не можешь быть человеком? — Янева выдержала небольшую паузу и снова обращается к Динко: — Вы не помните, о чем вы говорили с инженером Горанчевым в тот вечер, о котором вспоминает доктор Горанчева, в доме отдыха?

Это уже чистый допрос, но кто может запретить следователю выяснять истину? Лицо Динко покрылось потом. Потом он сказал то, чего ждали все: — Он… Он сказал мне прийти к нему вечером. Он сказал, что решил отомстить, потому что… Сказал мне, что мы с ним теперь в одинаковом положении, что инженер Петринский разбил не только меня с Верчей, но и у него отбил жену. — Ты говорил с ним о вас? — воскликнула Эвелина. Горанчев криво усмехнулся. Он достаточно хитер, чтобы сообразить, к чему все клонится, и все же одну попытку он предпринимает: — Эви! Неужели ты допускаешь, что я с этим… — Динко молча посмотрел на него и продолжает: — Он сказал мне, что шесть лет назад между его женой и инженером Петринским что-то было, но он не знал об этом… И сейчас, когда они встретились тут… — Но это все выдумки, товарищ Янева! — возмущенно реагирует Горанчев. — Моя боль — это моя боль, и меньше всего я хотел бы обсуждать это с ним! С Динко! Ну, прошу вас!..

Ошибка, Горанчев! Самая большая твоя ошибка! Потому что из всего на свете Динко больше всего ненавидит ложь. Сейчас он поднимется, перебросит ногу через скамью, медленно, очень медленно обойдет стол и остановится перед лжецом. Тот мгновенно выпрямится. Монтажник сгребет его своей огромной пятерней за лацканы и размеренно, медленно, как мальчишке, залепит ему две пощечины. Горанчев даже не пикнет, потому что действительно виноват. Динко отойдет от него и непонятно почему сорвет некролог, приклеенный на ближайшем дереве. Сомнет его в руке и бросит на землю. — Ты права, — скажет он мимоходом Верче и встанет напротив Яневой: — Я не хотел никого убивать… Но это я развинтил болты катушки рано утром, чтобы сорвать пуск и завалить идею главного инженера… Эта грязная скотина, — кивнул он в сторону Горанчева, — он мне накануне сказал, что единственный для нас выход — убрать отсюда инженера Петринского. Он намекнул мне о канатке и… Может быть, я и туп, но мне стало ясно, что нужно сделать. Он мне прямо сказал, что, если эксперимент с канаткой провалится, остальное уже его дело. Он собирался поехать в Софию, у него там свои люди… И когда все уже было готово, когда запустили канатку и первая секция двинулась, я вдруг увидел на железной раме Небебе… Я закричал, бросился останавливать механизм, но… Вот! Если б вы не приехали, я… это… я сам бы пришел в милицию… Я больше не могу… Вот так…

Большего ведь нам и не надо, правда, малышка? Теперь мы с тобой просто уедем, оставив притихший лагерь.

И все будет ясно… А что будет ясно? Окно гостиницы с решеткой… Я вернусь на трассу, и снова… Но кого-то уже не будет, для всех не будет, об этом станут говорить все реже и реже… Небебе! В конце концов все забудется, память удивительная вещь… И Небебе — тоже. Только когда-нибудь, может быть, когда будет с Эвелиной, он расскажет ей о молитве цыганки: «Да возвратит тебе аллах твою Небебе! Да сбежит она от своего мужа и придет к тебе! Да ниспошлет тебе аллах легкое сердце…»

Представив себе все, что могло бы случиться там, в горах, если бы Янева действительно существовала и если бы они с ней вдвоем съездили на поминки, он успокоился и снова заснул.

Его разбудил громкий стук в дверь. Это была администратор.

— Ваш знакомый ждет вас внизу. Я стучу к вам минут десять! Что ему сказать?

— Спускаюсь, сейчас спускаюсь! — ответил полусонный Васко и застеснялся оттого, что администратор поняла, как он провел ночь — не раздеваясь, не раскрыв постели. Он наскоро умылся, смочил и пригладил взъерошенный со сна чуб, махнул разок расческой и вышел.

О, чудо! Это был следователь!

— Знаете, я вчера отказал вам, — начал старик, поздоровавшись кивком головы, — а утром, когда подумал, — он вновь снял очки и стал протирать их, — решил поехать с вами на поминки, может, что и выйдет…

— Вы?

Если бы в эту минуту его гостиница с облезлыми ангелочками и черными решетками окон вдруг повернулась на курьих ножках, как избушка Бабы Яги, или если бы река потекла вверх по склону горы,