Васко запретил ей говорить об этом остальным.

Во-вторых, и это поразило его, пожалуй, еще больше, доктор Горанчева не навестила пациента ни в обед, ни позже. Вместо нее вечером явился ее муж. От вчерашнего дружелюбия не осталось и следа. Он сразу же пожелал говорить один на один.

— Эвелина мне все рассказала! — начал Горанчев. Васко сделал вид, что не понял. Тот продолжал тоном оскорбленного товарища: Эвелину он ни в чем не винит. Она — женщина, и, как умная жена, поступила правильно, не рассказав ему об их давнем знакомстве… Но вот Петринский… Значит, он умышленно послал его в город, чтобы иметь возможность встретиться с его женой? Васко молчал и курил. Горанчев с самого начала не пожелал сесть, так и остался стоять у двери. — Я прошу тебя оставить мою жену в покое! — Васко почувствовал, что тот в первый раз говорил искренне, с болью, не как соперник, а как друг… Уже несколько лет с женой что-то происходит, у нее развилась болезненная меланхолия. Он делал все возможное, чтобы ее успокоить, вылечить. Он не мог понять причины ее состояния. В их «просто безоблачном мире» не было ничего, что могло бы его вызвать. Но она все более отдалялась от него… — Поверь, дружище, твое появление ее просто доконает! Если ты действительно любишь ее, не вставай между нами! — просил Горанчев. — Она — единственное, ради чего я живу!

Васко продолжал молчать, не зная, что ему ответить. Разумеется, он ему верил. Но в то же время ясно сознавал, что не намерен отказываться от Эвелины. Более того, не мог он не верить и тому, что рассказывала она… Да, ситуация еще та… Тут не было места для недомолвок, да и вообще недомолвки были не в характере Васко Петринского. Но ведь, черт возьми, перед ним стоял человек и вполне по-человечески делился с ним своей болью, просил его — того, кого терпеть не мог! Отдавая себе полный отчет в том, как важен для другого этот разговор, он хотел быть правильно понятым и поэтому мучительно думал, с чего начать. И начал с того, что все происшедшее между ним и Эвелиной шесть лет назад глубоко в свое время подействовало на него. Разумеется, Горанчев здесь ни при чем, он ведь и не знал об их отношениях, вообще не подозревал о его существовании в жизни жены. Но сейчас она сама поняла, что сделала ошибку, не оставшись с Васко, и готова ее исправить… Но она ни в чем его никогда не упрекала и не могла его упрекнуть! А, может быть, это ее и мучило, грустно добавил Васко. И вдруг его будто осенило. Неожиданно для себя самого он ясно связал свою забинтованную голову с разговором, состоявшимся между Эвелиной и Горанчевым. «Почему бы не попытаться?» И без всякой связи, в лоб, задал вопрос:

— Горанчев! Вы ездили вчера в город за материалами. Когда ушел от вас Динко?

— Прости? — Гость не мог скрыть растерянности. Вопрос явно застал его врасплох. — Мы уехали вместе!

— Лжешь, Горанчев! Андон Рыжий другого мнения! — Горанчев сморщил лоб, придав своему лицу напряженно-задумчивое выражение.

— Ах, да… Динко сошел по дороге, не знаю, зачем…

— Он вообще не ехал с вами, он ушел от вас еще в обед… Как ты думаешь, Горанчев, где был вчера Динко после обеда? И вечером, когда со мной случилась эта история? — Васко указал на свою забинтованную голову.

Горанчев пожал плечами:

— Каждый отвечает за себя, коллега Петринский… Но ты все еще не ответил на мой вопрос.

Васко поднялся с кровати:

— Попробую твоими же словами: каждый отвечает за себя. Динко — за себя, ты — за себя, я — за себя, Эвелина — тоже за себя. Я не вмешиваюсь в ваши семейные отношения, но я люблю Эвелину. Все эти годы я любил ее, страстно, до боли. Когда я думал о ней, я сходил с ума от жажды встречи с ней, от желания видеть ее. Сейчас она здесь, ты сам привез ее, и мы с нею наконец снова встретились. Единственно, что я могу тебе обещать, как мужчина мужчине: не буду больше искать встреч с ней.

— Спасибо, — тихо произнес гость.

— Не спеши! Я не буду искать встречи с ней, обещаю тебе. Но если она сама предпочтет черта святому, я никому больше не уступлю ее.

Горанчев ушел не попрощавшись. А Васко разом почувствовал облегчение. В сущности, так намного лучше — открыто и ясно. Остальное зависит только от нее.

10

Брожение среди рабочих усиливалось с каждым днем. Собравшись на взгорке перед лагерем, они демонстративно отказывались работать на канатке. Верча пришла встревоженная. Стаменка пыталась их урезонить:

— Как не стыдно! Человек сна лишился, с ног сбился! И не думает ни о сверхурочных, ни о наградах!

— Не думает, потому что у него оклад идет! — раздались нестройные голоса.

— И вам идут ваши суточные!

— А мы что, пришли сюда за одни суточные любоваться скалами? — бросил один из бетонщиков. Стаменка тут же осадила насмешливо:

— Эх, сынок! Привыкли мы получать вдвое! Авось можно немножко и честно поработать, а?.. Пора бы уже! Новый главный не из жуликов!

Васко оделся и вышел к ним:

— Что тут у вас?

— А чему еще быть, товарищ инженер? Только что камни еще не начали дробить, — отозвался кто-то.

— Если нужно будет, и камни будем дробить, — тихо ответил Васко и сел на землю. — Так, так. Значит, ни на мосту, ни на канатке… Вам сейчас тяжелее работать, чем на трассе?

— Это не наша работа.

— А чья? — Ему не ответили.

— Скажите, скажите! — поддакнула тетушка Стаменка. Васко воспользовался паузой и продолжал:

— Я, как вы, может быть, уже поняли, не любитель говорить. Но хочу по-человечески вам объяснить. Хотя тут и объяснять нечего, поскольку все очень просто. Пока не будет моста, мы не сможем идти вверх. Так? — Молчание. — Так. Это ясно, как божий день. Скажите, что предлагаете вы? Распустить бригаду? Надеюсь, такого совета мне никто не даст, это глупо. Остается другое: будем валяться целыми днями и резаться в белот, накачиваться у Теофана Градского и ждать у моря погоды… Хорошо, будем ждать неделю, десять дней… Может, построят не скоро, в лучшем случае придется идти отсюда и работать где-то временно, помогать другим. А вы все знаете, что от нашей трассы зависит пуск двух заводов и железной дороги. Если будем ждать мост, все это отложится на два месяца. А если используем канатку, потеряем только одну неделю… Ведь не для себя же мне это