– Не так просто. Если напишешь на «отлично», это заслуга вас обоих: отца потому, что он передал тебе ген разума, твоя потому, что сумел этим геном воспользоваться.

– Ах, вот как…

– И, между прочим, гены не единственное, что оставил тебе отец. Есть и кое-что поважнее.

– Поважнее?

– Память о том, какой он был добрый, как много для тебя делал и как сильно тебя любил.

– Я же говорю, что ничего этого не помню!

– Ты не помнишь конкретные детали, только и всего Память о добре так глубока, что ее не стереть, как ни пытайся. Она и делает тебя таким, какой ты есть, а ты отличный парень, Джефф.

– А если папа не любит сына? Что тогда?

– Тогда обычно мама любит за двоих.

– А если и она не любит?

– Всегда найдется кто-то другой, кому он небезразличен. Тот, кто сделает из него отличного парня. Например… например… – Синглтон порылся среди померкших образов прошлого и обнаружил уголок с лицами, которые и по сей день были ему дороги. – Например, дедушка и бабушка.

– Не понимаю.

– В том-то и весь смысл, что тебе не нужно даже понимать. Достаточно знать: что бы ни случилось, как бы ни обернулась жизнь, отец останется с тобой. Подрастая, ты будешь вспоминать его все чаще, и его лицо постепенно обретет четкость. Да что там, ты будешь думать о нем даже тогда, когда сам обзаведешься детьми!

– Чего ради?

– Потому что многое осталось невысказанным. Вопросы так и не были заданы, ответы не были получены, и ты будешь размышлять над тем, как это было бы, если б тебе выпал шанс спросить. Что бы он ответил? Гордился бы он тобой теперешним? Порой тебе будет грустно, что ты так никогда и не узнаешь этого, но такова жизнь Никому не дано получить ответ на все вопросы. Наступило долгое молчание.

– Как ты думаешь, отец гордился бы мной теперешним? – наконец спросил мальчик.

– Ни минуты не сомневаюсь.

– А ты? Есть у тебя вопросы, которые ты так и не задал отцу? Ответ на которые не знаешь и сейчас?

– Конечно.

– Отчего же не спросишь?

– По той же причине, по которой ты не можешь спросить своего. Мой отец умер.

– О! – Джефф повозил ногой по земле, сгребая в кучу камешки. – А почему он умер?

Синглтон непроизвольно вцепился пальцами в края парапета.

– Он служил в военно-морском флоте, офицером. Говорят, это был человек блестящего ума и большой отваги.

– Да, но что же все-таки случилось?

– Пал смертью храбрых, за месяц до моего рождения.

– Что?! – Джефф был заметно потрясен. – Он тебя так и не видел? Ни разу?

– Ни разу.

– А ты, выходит, ни разу не видел его ..

– Только на фотографиях.

– Значит, ты не можешь его помнить! Не можешь о нем думать!

– Могу. Ведь это был мой отец, и он всегда со мной.

– Потому, что ты во всем на него похож?

Синглтону показалось, что на плечи ему опустился стопудовый груз. Всю жизнь он носил в себе мучительное сознание того, что вырос совсем не похожим на отца, более того, в его прямую противоположность. В нем попросту не было ни на грош отваги, и герой из него был никакой. Вот почему он выбрал участь затворника, окружил себя старинными книгами – они не могли посмотреть свысока.

– Нет, мы совсем не похожи.

– Как же не похожи? – удивился мальчик. – Ты такой отважный! Разве ты не спас тетю Зою, когда на нее напали те два плохих парня? А твой ум! Мама говорит, ты работал в каком-то особом месте – там, где засекречивают компьютеры. Это правда?

– Ну да, – рассеянно подтвердил Синглтон, все еще не вполне опомнившись от того, какой оборот приняла беседа по душам. – Котелок у меня неплохо варит.

– Во-во, – обрадовался Джефф. – Котелок варит! Я думаю, твой отец гордился бы тобой теперешним.

Подумать только, хмыкнул Синглтон. Он затеял этот разговор, чтобы выпытать, что гнетет мальчишку, и, быть может, облегчить это бремя. А вышло наоборот. Что за странная штука жизнь! Никогда не знаешь, что ожидает за поворотом.

– Ладно, нам пора, – сказал он, поднимаясь. – Зайдем за содовой?

– Само собой.

Галерея «Эйфория» занимала лучший уголок торговых рядов на Фонтейн-сквер. Вход украшала группа изысканно подобранной экзотической зелени в керамических вазонах, окна со стороны фасада представляли собой феерию драгоценностей и предметов искусства. Хотя магазин был невелик, вокруг него витала особая аура, как вокруг умудренного опытом человека, знающего толк в красоте.

Заслуга владелицы, в который раз подумала Зоя.

Она толкнула стеклянную дверь и вошла. Колокольчик не звякнул, а залился негромкой и мелодичной, словно перламутровой, трелью.

Аркадия, деловитая и на редкость элегантная в костюме цвета сливочного мороженого, занималась с покупательницей.

Заметив Зою, Аркадия кивнула в знак приветствия и вернулась к своему занятию – раскладыванию перед курортницей браслетов и брошей.

Чтобы скоротать время, Зоя отошла к стеллажу с бронзовыми фигурками обитателей пустыни. Здесь были черепаха, броненосец, койот и тому подобное. Пожалуй, броненосец Итану понравится. Так похоже, и никакой стилизации…

Она потянулась, было за фигуркой, но заметила на соседнем застекленном стенде бирюзовое ожерелье. Забыв о броненосце, долго любовалась мастерством исполнения. На черном бархате раскрытого футляра бирюза казалась теплой. Композиция была знакома. Видимо, тот же самый мастер изготовил и ожерелье, в котором однажды утром красовалась Линдси Войл.

От созерцания Зою отвлекла трель колокольчика – туристка отбыла, унося купленное серебро. Аркадия убрала остальное и заперла стенд.

– Что, нравится?

– Н-не знаю… не уверена. Видишь ли, Линдси Войл как-то раз надевала подобное. Тот же мастер?

– О да. Она в таком восторге, что вчера заходила снова и спрашивала, часто ли поступают украшения его работы. Я предложила заказать, что она и сделала. Браслет. На днях будет готов.

– Ты хорошо ее знаешь?

– Линдси? Не сказала бы. Знаю только, что у нее хороший вкус, когда дело касается украшений. Если хочешь собрать о ней сведения, отчего бы не обратиться к Итану? Он в этом эксперт.

– Незачем. Я только хотела уточнить, вот и все.

Обратиться к Итану – это была палка о двух концах. Разумеется, он умел навести любые справки, но, прежде всего, поинтересовался бы, зачем ей это. Меньше всего хотелось вдаваться в объяснения насчет невидимой паутины в библиотеке, а значит, насчет шестого чувства. Итан и так уже проявил поразительно много терпения по поводу парапсихологии, в которую не верил, и, если снова поднять этот вопрос, терпение может лопнуть.