Падение Аскалона обеспечило безопасность южной части королевства и открыло франкам путь в Египет. Через год Нур-ад-Дин захватил Дамаск. Отныне по всей восточной границе, от Антиохии до Акабы, франкам противостоял один и тот же враг. Гильом Тирский не заблуждался насчет важности этого события, которое, по его словам, было «роковым для христиан, поскольку человека, не имеющего власти, сменил серьезный противник».[155] За несколько лет геополитическая ситуация на Ближнем Востоке совершенно изменилась.

В 1146 г. всеобщее внимание было обращено на Алеппо, Эдессу и Антиохию. Казалось, история повторяется: словно вновь начался Первый крестовый поход. Людовик VII и Конрад III, — подобно Готфриду Бульонскому и Раймунду Тулузскому пятьюдесятью годами раньше — погрязли в византийских интригах, а затем застряли в горах Малой Азии. Но с 1148 г. приоритетным стало направление на Дамаск. Начиная с 1154 г. центр тяжести изменился, и на долгие годы под прицелом оказался Египет. Даже в 1306 г. (к этому времени латинских государств уже не существовало), когда папа спросил у Жака де Моле, великого магистра тамплиеров, и Фулька де Виларе, великого магистра госпитальеров, что, по их мнению, будет достойной целью для нового крестового похода, они оба назвали Египет.[156]

В 1154 г. Египтом правила династия Фатимидов. Каир был столицей шиитского (исмаилитского) халифа, который для суннитских властей Багдадского халифата был еретиком. Нур-ад-Дин, объединив Сирию, повернулся к Египту. Он преследовал религиознуюцель — искоренить шиитскую ересь, и политическую — объединить, воспользовавшись благоприятным моментом, мусульманский мир, что бы затем покончить с неверными: христианами латинских государств своими просчетами латиняне только ускорили объединение Сирии. Теперь им следовало приложить все силы, чтобы избежать сиро-египетской унии.

В этой ситуации поле для маневра у военных орденов сузилось. Они были выразителями идеи крестового похода и непрерывной войны с неверными. И придерживались в их отношении агрессивной политики. Они были всегда под рукой, когда нужно было совершить набег или принять участие в битве. Но опыт, приобретенный в Святой земле, военный профессионализм и знание противника научили рыцарей-монахов осторожности. Они понимали: завоевания ничего не стоят, если их нельзя удержать. Но королевство Иерусалимское — если говорить только о нем — могло выставить всего шестьсот рыцарей. Военные ордены могли добавить к ним еще шестьсот. С учетом сержантов и всевозможных вспомогательных бойцов получался прекрасный воинский отряд. Но для обороны его было недостаточно. Ибо, если решение военных задач ограничивалось только способностью вести эти войска к победе, то пределы политических возможностей были очевидны: речь идет о низкой численности франкского населения, которое никогда не превышало ста пятидесяти тысяч человек. Следовательно, латинским государствам приходилось соизмерять свои цели с теми человеческими ресурсами, которыми они располагали на постоянной основе, а не только с военными силами, которые можно было собрать в разовом порядке, например, в результате прибытия новых крестоносцев.

Военные ордены прекрасно это понимали. Латиняне Святой земли, поселенцы, которых тексты того времени называют «пуленами» (насмешливо — «жеребчиками»), — тоже. Но только сошедший с корабля крестоносец из Западной Европы не желал ничего знать: он прибыл, чтобы разделаться с неверными, а не для того, чтобы подписывать перемирия. Палестинского «пулена», вступавшего в переговоры с неверными, он тут же рассматривал как капитулянта — если не как предателя. Благоразумие, которое не раз демонстрировали военные ордены, навлекало на них те же самые обвинения, например, при осаде Дамаска.

Поэтому существует, по крайней мере, три причины, чтобы отказаться от традиционной схемы, согласно которой военные ордены были естественными союзниками крестоносцев Запада против латинян Востока.[157]

Во-первых, состав военных орденов никогда не был однородным. В каждом из них, без исключения, мы постоянно встречаем как «пуленов», так и крестоносцев. Потери орденов — особенно ордена Храма — в живой силе всегда были велики, и им приходилось пополнять свои ряды, вызывая в Сирию-Палестину братьев-рыцарей и сержантов из орденских резиденций на Западе. А эти новоприбывшие по своему менталитету были простыми крестоносцами. Несмотря на дисциплину и преданность ордену, бывшие своего рода сдерживающими факторами, стали возникать конфликты. В 1168 г. египетская политика Жильбера д'Ассальи, великого магистра госпитальеров, привела этот орден к глубокому кризису. Избрание Ридфора — как и в случае с Тремелэ в 1152 г. — на пост магистра ордена Храма не было признано всеми братьями.

Во-вторых, конфликты вспыхивали и между двумя военными орденами. В другой главе мы увидим, какое значение следует придавать их взаимоотношениям. Пока же напомню только, что они были соперниками, а не врагами.

В-третьих, после смерти короля Амори в 1174 г. династические проблемы, малолетство королей и регентство подорвали авторитет королевской власти и привели к глубоким разногласиям в правящем классе государства — разногласиям, которые отнюдь не сводились к противостоянию «пуленов» и крестоносцев.

Отличительная черта политической и военной жизни латинских государств во второй половине XII в. — растущая активность военных орденов. Возможно, она превышала то, чего хотели они сами, и, во всяком случае, она выходила за рамки их призвания. Но другого выхода не было.[158]

Растущее участие в военных операциях

В стране, где население, которое призывали на войну, не растет или даже сокращается; в христианском мире, где больше говорят о крестовом походе, чем его готовятся к нему, военным орденам всегда удавалось восполнять человеческие ресурсы, средства, деньги.

Участие, которое они принимали в военных операциях, возрастало, и — факт показательный — исторические труды того времени все чаще и чаще упоминают об этом, В текстах эпохи повествуется о героизме и отваге храмовников, подсчитываются их потери, отмечаются гибель в бою или пленение сановников ордена. Так, магистр Бертран де Бланфор в 1157 г., Эд де Сент-Аман в 1179–1180 гг. и Жерар де Ридфор в 1187 г. попали в плен во время проигранных сражений.

Войска латинских государств могли сражаться одновременно на два фронта только за счет большой мобильности и умелого использования отрядов крестоносцев. В1176 г. Филипп Фландрский отправился на помощь северным государствам. Король Иерусалимский выделил ему сто рыцарей и две тысячи сержантов. Филиппа также сопровождал великий магистр госпитальеров и «большая часть тамплиеров королевства».[159] В результате, как уточняет Эрнуль, в королевстве осталось не более «пятисот рыцарей, что у тамплиеров, что у госпитальеров, что мирян». В целях диверсии преемник Нур-ад-Ди-на, Саладин, напал на латинян с юга, со стороны Газы. Тамплиеры смогли выставить всего восемьдесят рыцарей, присоединившихся к королевским бойцам. Отметим, что в отсутствие своего великого магистра госпитальеры, кажется, удивительным образом не принимали участия в битвах 1176–1180 гг. — по крайней мере, об этом ничего не сказано в исторических текстах. Тем не менее в ноябре 1177 г. благодаря сплоченности и знаменитой стремительной атаке тяжелой конницы королевским рыцарям и тамплиерам удалось нанести эмиру сокрушительное поражение при Монжизаре. Сразу же после победы иерусалимское войско и братья Храма отправились на север, чтобы укрепить в Галилее границу по Иордану. Они построили в Броде Иакова, что по ту сторону Сафеда, замок Шатле: охранять его поручили храмовникам. Однако в 1179 г. Саладин атаковал этот район, разгромил королевские войска при Бофоре (в этой битве попал в плен магистр ордена Храма), а затем после пяти дней осады захватил только отстроенный замок.[160]