Вполне понятно, что особенно важной эта задача была в Иеруса-ле, где была создана специальная организация под управлением одного из высших сановников ордена, иерусалимского командора, иерусалимской иерархии ордена он шел сразу же за командором раны и имел право на лучших лошадей. Прежде всего он являлся интендантом самого крупного, «главного» дома ордена. К тому же в его распоряжении был постоянно готовый к бою отряд, состоящий из десяти рыцарей (а также сержантов, оруженосцев, слуг и лучников), чтобы сопровождать паломников. Пока братья участвовали в широкомасштабных военных операциях, командор города должен был размещать в своем шатре раненых и больных и заботиться о них. Иными словами, он должен был «возить с собой круглую палатку, и вести вьючных животных, и брать с собой пищу, и отвозить паломников на лошадях, если в том возникнет необходимость» (статья 121).

Таким образом, участие в боях в суровых горах Малой Азии во время Второго крестового похода можно рассматривать как первую значительную военную акцию тамплиеров. Она принесла им похвалу Людовика VII: ведь братья спасли его в военном плане и к тому же оказали финансовую поддержку. «Тамплиерское лобби» на Западе, самыми заметными представителями которого были три великих аббата, Сугерий (Сен-Дени), св. Бернард (Сито) и Петр Достопочтенный (Клюни), обеспечило им добрую славу.[143] Впрочем, их деятельность в Палестине в период 1148–1152 гг. иногда вызывала «противоречивые чувства». Рассмотрим этот вопрос более пристально.

Борьба за Дамаск и Аскалон

Людовик VII прибыл в Антиохию в начале весны 1148 го в сопровождении своей жены Алиеноры Аквитанской. Князь Раймунд Антиохийский, дядя королевы, стремился побудить крестоносцен напасть на Алеппо, находившийся во власти самого опасного из сыновей Зенги — Нур-ад-Дина. Именно Нур-ад-Дин стал главным врагом латинских государств Востока. Операция подобного рода планировалась, но так и не была претворена в жизнь. Вскоре, в июле 1148 г., Людовик VII уехал из Антиохии. Людовик был не только королем, но и тем самым «средним паломником», который прежде всего стремился поклониться гробнице Христа. А она находилась в Иерусалиме, а не в Антиохии или тем более в Эдессе. И потом, лучше уж попытаться захватить Дамаск — который Людовик опрометчиво пообещал отдать графу Фландрии, Филиппу Эльзасскому, — чем биться за Эдессу, эту строптивую столицу утраченного княжества, к тому же по преимуществу населенную армянами. Но король окончательно утвердился в своем решении по причине частного порядка: супруга Людовика Алиенора невзлюбила его, дав понять, что готова с ним развестись. Возможно даже, что она повела себя со своим красавцем дядей Раймундом Антиохийским так, словно развод уже состоялся. Как следствие — поспешный отъезд Людовика из Антиохии. Король силой увез с собой Алиенору в Иерусалим, где снова встретился с Конрадом III, прибывшим из Константинополя морем.[144]

Собравшись вместе, французские и германские крестоносцы, рыцари Иерусалимского королевства, тамплиеры и госпитальеры осадили Дамаск… к вящей радости эмира Алеппо Нур-ад-Дина, который бросился на помощь своему дамасскому сопернику Унуру. В конце июля 1148 г., после непонятных маневров и после умело проведенной (но кем?) кампании по дезинформации, крестоносцы сняли осаду. Эта неудача подняла волну обвинений против всех, кто был причастен к этому провалу: она докатилась и до тамплиеров.

Чтобы понять суть произошедших событий, нужно вкратце обрисовать дамасскую проблему. Три силы делили между собой мусульманский Восток: фатимидский халифат в Египте (где исповедовали шиизм), все еще контролировавший Аскалон; эмираты Алеппо и Мосул в Северной Сирии, находившиеся в руках сыновей Зенги; и, наконец, между ними Дамаск, пытавшийся отстоять свою самостоятельность. Подобно своему отцу, Нур-ад-Дин придерживался идологии священной войны (джихада) и надеялся объединить мусульманский мир против франков. Латинские правители осознавали необходимость в изощренной дипломатии, целью которой было поддерживать разобщенность в стане врага. Ключевая роль в этой политике отводилась союзу с Дамаском, что отчетливо продемонстрировал состоявшийся несколькими годами ранее визит Унура в Акру.

Но в 1148 г. мусульманский правитель области Харран, желая освободиться от опеки со стороны Дамаска, предложил франкам союз против дамаскинцев. Предложение завладеть таким городом было необычайно заманчивым. Иерусалимские власти были разного мнения на этот счет. Малолетство короля Балдуина III и регентство его матери не способствовали улаживанию спора. Уступить пришлось только перед нажимом простых людей, обвинивших баронов в том, они продались Дамаску. Вслед за этим прибыли западные крестоносцы. Им было не до дипломатических тонкостей: они пришли, чтобы сойтись с врагами в рукопашной схватке — в Дамаске или где угодно. Осада Дамаска немедленно вызвала сближение Унура и Нур-ад-Дина. Это вовсе не устраивало Унура, и, как только франки сняли осаду (возможно, правитель Дамаска был в какой-то мере причастен к этому решению), он дал понять эмиру Алеппо, что в его услугах больше нет необходимости. Тем не менее союзной политике между Иерусалимом и Дамаском был нанесен жестокий удар. Так кто же был ответственным в этом прискорбном событии?

Обвинение в продажности было выдвинуто против живших в Сирии франков, прозванных «пуленами», и военно-рыцарских орденов. Немецкие хронисты и писатели, огорченные злоключениями Конрада III, были предельно суровы. Иоанн Вюрцбургский осудил проповедь св. Бернарда, а в истории с осадой Дамаска возложил вину на тамплиеров. Герлох Рейхерсбергский обвинял крестоносцев, латинские государства, «пуленов» и госпитальеров, чье высокомерие стало одной из причин неудачи.[145] Когда чуть позже Иоанн Вюрцбургский посетил храм Соломона, то написал:

Эрнуль, со своей стороны, утверждает, что военные ордены были коррумпированы. Но Гильом Тирский и его переводчик не предъявляют им никаких обвинений. По словам Гильома, ответственность за предательство ложится на баронов Святой земли, чьи имена он не стал называть, чтобы не бесчестить их благородные семьи. Гильом был одним из «пуленов», в целом не очень-то благосклонно относившихся к крестоносцам, которые крушили все вокруг, и враждебно настроенных к военным орденам, по крайней мере, к их привилегиям. Но в данном случае он не обвиняет в измене ни тех, ни других. Правда, он не присутствовал при осаде Дамаска на Святой земле.[147]