Игра пошла. Офицеры стали втёмную хвалиться, у кого карты старше — полезли в горку. Блеф — дело тоже недолгое: когда трое спасовали — двое оставшихся открыли карты и сравнили комбинации. У кого в самом деле оказалась старшая, тому и достался банк; вот и вся гальбе-цвельфе.

— Кто не по силам лезет в горку… — продолжал приговаривать Фёдор Иванович. По ходу игры он рассказал цыганке своей про фальки, которыми обычно назначаются дамы и шестёрки: фалька рядом с другой картой может менять значение — рядом с королём она превращается в короля, рядом с восьмёркой — в восьмёрку; три семёрки и фалька — вот тебе и семёрочный четверик. А ежели игроку угодно, фалька может поменять масть и сделаться такой же, как соседняя карта: три червы и бубновая фалька — червовый хлюст, две червы с фалькой идут за три червы…

— Говорю же, дитя малое в два счёта обучить можно! — смеялся граф, глядя на озадаченную Пашеньку, которая с картами знакома была сызмальства, но делала вид, что игрецкая премудрость даётся ей непросто. Это забавляло офицеров: они исподтишка ощупывали цыганку любопытными мужскими взглядами, отдавали должное её совершенству и не могли не позавидовать Фёдору Ивановичу…

…который беззаботно проигрывал первые ставки, изучая соперников и заманивая их в свои сети. Но в какой-то раз, оказавшись по левую руку от сдающего, он заявил:

— Поднимаю куш! — и выложил к обычной ставке солидную прибавку, за что получил четыре карты втёмную: никто уже не знал, какая комбинация может оказаться у него на руках.

Сидевший следующим Нарышкин мог перетемнить — поднять ставку ещё выше, чтобы тоже получить никому не известные карты. Саша этой возможности не упустил, и дальше круг за кругом выигрывали по большей части только он да Толстой, оправдывая для остальных графскую присказку «тот может и впросак попасть»…

…а ещё в какой-то раз, когда Фёдору Ивановичу снова пришла очередь сдавать, Нарышкин в шутку сказал ему солидным басом:

— Дай-ка мне, братец, туза!

К этому времени офицеры уже немало выпили, разгорячились и сидели за столом в рубашках, скинув мундиры.

— Туза-а?! — протянул Толстой, засучил рукава и выставил вперёд могучие кулаки, словно собирался в самом деле тузить Нарышкина. — Изволь, можно и туза. Прямо здесь желаешь получить или на плац выйдем?

Шутка получилась неразборчивой и прозвучала грубовато. Но когда бы не вино и не Пашенька во всей своей красе — Саша не обратил бы на сказанное внимания: посмеялся бы со всеми вместе и продолжил игру…

…а вместо этого — вскочил, отшвырнув стул и побелевшими губами произнёс лишь одно слово:

— Стреляться!

— В своём ли ты уме, сударь мой? — спросил Толстой, согнав с лица улыбку и тоже поднимаясь.

Трое офицеров поддержали графа:

— Господь с тобой, Саша. Не порти вечер. Выпейте мировую, и будем дальше играть!

— Стреляться, — холодно повторил Нарышкин, взял мундир и вышел из комнаты, хлопнув дверью.

Один из преображенцев, переглянувшись с остальными, бросился за ним. Двое других остались и приступили к Фёдору Ивановичу, требуя, чтобы он извинился за дурную шутку. Тот отослал Пашеньку прочь и заявил товарищам: они сами слышали — каков был вопрос, таков и ответ, а если сыну обер-церемониймейстера вольно вести себя, как кисейная барышня, то и получит он сполна, что заслужил.

Ночью офицеры привезли Фёдора Петровича. Кузен его к тому времени уже поостыл и после общих уговоров нехотя согласился примириться с Нарышкиным у дуэльного барьера. Фёдор Петрович не отставал до тех пор, пока Фёдор Иванович не черкнул на бумаге несколько строк с предложением забыть неудачный каламбур и кончить дело без кровопролития. Письмо было тут же отправлено с нарочным в Егерский батальон.

— Да только помяни моё слово, — прибавил Фёдор Иванович, когда Фёдор Петрович уже с облегчением вздохнул и выпил вина, поданного Пашенькой, — не станет Саша мириться. Боязно ему, что разговоры пойдут, мол, струсил Нарышкин против Толстого.

Белыми ночами солнце пропадает с неба лишь на пару часов. Когда снова стало светать, Фёдор Иванович велел Пашеньке ждать на квартире, а сам с кузеном и двумя преображенцами — секундантом и распорядителем дуэли — верхом отправился к егерям. Гнедые полковые кони пронесли всадников пустынной Кирочной улицей до Литейного проспекта, по Литейному мимо дома Резанова через Невский до Загородной дороги, там через Семёновский полк за городскую черту…

…где на опушке осиновой рощи уже поджидали Нарышкин с секундантом и батальонным врачом. Фёдор Иванович был собран и спокоен, отчего нервическая дрожь его противника выглядела ещё заметнее.

Пока секунданты, как положено, обговаривали с распорядителем условия поединка, Фёдор Петрович горячо нашёптывал на ухо кузену и употребил все средства, чтобы тот снова обратился к Нарышкину. На подмогу пришёл распорядитель, и Фёдор Иванович сделал над собой усилие.

— Сударь, в словах моих не было ничего оскорбительного, — пробурчал он, хмуро глядя на противника. — Готов принести самые искренние извинения. Я не желаю драться и вовсе не желаю вас убивать.

— Вот как?! — Нарышкин судорожно разминал пальцы; губы его дёргались. — Когда бы то, что вы давеча сказали, исходило от кого угодно, кроме вас, я первым бы посмеялся. Но вы, сударь, привыкли властвовать над другими в игре и где угодно. Вы задаётесь и почитаете себя непревзойдённым. А я намерен дать урок вам и таким, как вы. К барьеру!

Окончательно убедившись в невозможности примирения, распорядитель попросил дуэлянтов снять медальоны и пояса, выложить из карманов бумажники…

— Словом, удалите с себя всё, что может помешать пуле, — закончил он.

Секунданты осмотрели обоих, проверяя, в точности ли выполнено требование. Затем обозначили барьеры двумя шпагами, воткнутыми в землю в пяти шагах одна от другой: Нарышкин потребовал стреляться на кратчайшем расстоянии. Стрелков развели ещё на десять шагов в противоположные стороны от барьеров и вручили им пистолеты.

Утреннее солнце уже выглянуло из-за шелестящих осин и начинало пригревать. Между Толстым и Нарышкиным под порывами утреннего ветерка стелилась волнами сочная зелёная трава, и вплетённые в неё мелкие цветы наполняли воздух луговыми ароматами. В траве стрекотали кузнечики, над головами офицеров со всех сторон перекликались птицы…

Распорядитель дал команду:

— Сходитесь!

И дуэлянты медленно двинулись к своим барьерам навстречу друг другу, держа пистолеты в согнутых руках стволами кверху…

…но через несколько шагов оружие Нарышкина уже смотрело на Толстого: опытные бретёры советовали выцеливать противника на ходу, чтобы затем остановиться и стрелять. Фёдор Иванович, не меняясь в лице, словно за карточным столом, продолжал приближаться.

— Знай, — на ходу крикнул ему Нарышкин срывающимся голосом, — если ты не станешь стрелять или промахнёшься, я всё равно убью тебя! Прямо у барьера приставлю пистолет ко лбу и убью!