— Звать изволил, барорай?

— Изволил, да не тебя, — ответил тот. — Сей же час Пашеньку давай сюда. Мы с Николай Петровичем заждались.

— Я деньги привёз, — прибавил Резанов, покачивая на ладони увесистый кошель. — Это золото.

Седой цыган кашлянул в кулак.

— Не надо ждать, барин. Нет Пашеньки в таборе. Американец её забрал.

— Какой американец?! — Николай Петрович не поверил своим ушам и в недоумении переглянулся с Нарышкиным. — Какой ещё американец?! — Он поднялся с дивана и подступил к старику, готовый схватить его за грудки. — Какой американец, говори!

— Нам господ не представляют. — Цыган спокойно пожал плечами. — Как люди зовут, так и мы. Этого барина другие Американцем называли. Дал денег — Пашенька с ним и уехала. Много дал.

Лицо Резанова свело судорогой.

— Что за чёрт?! — прошипел он; в памяти мелькнул рассказ Огонь-Догановского про американца, который помешал наказать князя Львова. — Александр Львович, ты-то хоть знаешь, о ком речь?

— Ну помилуй, откуда? — сказал, поднимаясь, Нарышкин. — Ко мне всякий день сотня-другая гостей жалует, а иной раз до тысячи случается. Почитай, весь Петербург здесь побывал. Дай бог одного из десяти в лицо припомнить.

Николай Петрович ткнул пальцем в грудь старого цыгана.

— Кто он? Как выглядит?

— Молодой, чернявый, крепкий, — с прежним спокойствием ответил барон, незаметно стиснув набалдашник трости. — По платью офицер.

— Какого полка? — быстро спросил Резанов, но старик опять пожал плечами: в гвардейских мундирах он не разбирался.

За деревьями парка гулко бабахнули мортиры. В ночном небе один за другим распустились искрящиеся огненные цветы — это начался фейерверк, обещанный Нарышкиным. Все бывшие в парке задрали головы и восхищённо замерли, только Резанов, плюнув, пошёл прочь.

— Опять! — в бешенстве повторял он, ударяя кулаком кошель с золотом. — Опять американец поперёк дороги!

Фёдор Иванович в три безумных дня утолил страсть к игре и за карточным столом в полной мере испытал судьбу свою, мимоходом исправляя её ошибки…

…а следующие три дня безумствовал в постели, утоляя страсть чувственную. Он уединился с Пашенькой и не выпускал её из объятий, сказавшись на службе больным. Первые сутки обед, принесённый денщиком под дверь спальной, так и остался нетронутым. К ночи оголодавший Фёдор Иванович всё же кликнул позабытого слугу, спросив закусок и вина: ими любовники подкрепляли силы в следующие дни.

Первый опыт амурных дел Фёдор Иванович приобрёл ещё в отрочестве — с тугими смешливыми селянками в родительском имении под Кологривом. Петербургские проказницы добавили разнообразных умений лихому гардемарину. Теперь он щедро делился тем, что знал, с юной цыганкой: Пашенька быстро постигала премудрости любовной игры, к тому ещё и сама она оказалась редкой затейницей. Днём и ночью страстный рык Фёдора Ивановича и сладкие стоны его пассии были слышны далеко за пределами спальной, давая пищу нескромным шуткам насчёт истинной причины графской болезни.

На четвёртый день пришла пора Фёдору Ивановичу немного умерить пыл и вернуться к службе. Впрочем, тягот особых она не сулила, зато появление графа перед сослуживцами вызвало у них желание отыграться за недавние карточные обиды…

…из-за чего следующие несколько дней Толстой провёл уже в двойном безумстве, деля себя между игрой и любовью. Он оставлял Пашеньку отдыхать и дожидаться своего возвращения, а сам мчался на встречу к очередным соперникам — и, не зная проигрыша, творил чудеса за карточным столом. Правду сказать, ему в самом деле сказочно везло, так что и Фортуну исправлять большой нужды не было. К Пашеньке граф неизменно являлся с добычей, которая пополняла сокровищницу, по-прежнему завёрнутую в скатерть; цыганка же с новыми силами принималась его ублажать, и назавтра всё повторялось.

Неизвестно, сколь долго выдержал бы Фёдор Иванович такой распорядок даже при своём богатырстве, но события вдруг приняли неожиданный оборот.

Очередную игру назначили в квартире у Толстого. Приятелям-офицерам не терпелось рассмотреть его красавицу, а он был рад этому вдвойне: и с Пашенькой расставаться не было нужды, и само её присутствие отвлекало соперников, давая графу неоспоримое преимущество за карточным столом.

— Кто не по силам лезет в горку, тот может и впросак попасть, — прибауткой начал тот вечер Фёдор Иванович.

Горкой называли гальбе-цвельфе, игру екатерининских времён. Правила её, немудрёные и для ребёнка, граф усвоил ещё до того, как спознался с первой дворовой девкой. Его всегдашняя смелость и склонность к риску позволяла даже с плохими картами выигрывать у менее решительных партнёров. Изрядное умение Фёдора Ивановича читать по лицам здесь тоже было кстати: едва начав играть, скоро он уже знал, кто из его жертв и как поведёт себя в следующий миг.

Пашенька оставалась в комнате, наливала гостям вино, подавала закуски, бралась набивать трубку — и в самом деле отвлекала на себя внимание, позволяя графу играть наверняка даже без шулерских уловок.

За стол сели впятером: в гальбе-цвельфе могут играть и двое, но чем больше игроков, тем азартнее игра. Распечатали колоду в тридцать шесть листов и взяли наугад каждый по карте, а для цыганки своей Фёдор Иванович пояснил:

— Кто самую младшую вытащит, тому и сдавать.

Шестёрка пик досталась Саше Нарышкину, который примчался к преображенцам из расположения Егерского батальона, лишь только прослышал об игре у Толстого.

На столе появились первые ставки, пока небольшие. Нарышкин разделил колоду на четыре части и роздал соперникам, которые перетасовали каждый свою часть. Снова собрав карты, егерь ловко перетасовал уже всю колоду — и пошёл сдавать по часовой стрелке, слева направо, выкладывая перед каждым по две карты рубашкой вверх в первом круге и по две открытых — во втором. Себе Нарышкин сдал четыре карты рубашкой вверх, втёмную. Когда все посмотрели свои карты, он открыл две своих, две другие отложил в сторону и весело сказал:

— Что ж, господа, за дело?

Гальбе-цвельфе хороша тем, что саму игру не разыгрывают, а только хвалятся картами — впрочем, сданных втёмную карт не показывая и не называя. При этом каждый ищет в своём раскладе сильную комбинацию и, уже посмотрев по две открытых карты у каждого соперника, прикидывает — каковы могут быть их комбинации.

Фёдор Иванович успевал рассказывать Пашеньке: четыре карты одного достоинства — четверик; считай, верный выигрыш. Перебить четверик можно только четвериком старших карт: четыре туза убивают четырёх королей, четыре короля — четырёх дам… Четыре карты одной масти — хлюст, три карты одного достоинства — трынка, три карты одной масти — три карты и есть. Трынка трёх валетов старше трынки трёх десяток. Хлюст старшей масти убивает хлюст младшей. Старшинство мастей привычное: червы, бубны, трефы и в самом низу — пики.