Услышав, как Рина прямо сказала маме: «Я хочу, чтобы ты побыла у меня хотя бы несколько месяцев», и чувствуя, как все горы преград, громоздившиеся до сих пор на его пути, рушатся и рассыпаются в одночасье, словно стены иерихонские, падающие при трубном гласе, он вспомнил одну из обычных в устах Розы фраз, гласящую, что будь на то Божья воля, так и метла выстрелит, и тут же покраснел при мысли о том, что в данном случае метла — это его любимая сестра Рина, сестра, в общем-то, ни в чем не повинная, сестра, несшая куда более тяжкую и мучительную ношу, чем его отказ от заветной поездки.

Годы тому назад, когда, закончив обучение в семинарии, он отменил путешествие в Ур Халдейский из-за того, что не мог бросить больную мать, привязанный к ней заботой о ее здоровье и пропитании, ему даже не приходило в голову перевезти ее к Рине из-за полной невозможности этого. Рина, ее муж и трое их детей жили тогда в одной комнате, наполненной криками, плачем и развешанными для просушки вокруг нефтяной печки пеленками. И словно этого было недостаточно, Рининого мужа постигла тяжелая травма на работе за несколько дней до того, как Срулик закончил занятия. Железный шест свалился ему на спину и повредил позвоночник, и ко всем обычным заботам, хлопотам и тревогам о здоровье и куске хлеба на завтрашний день добавился гложущий сердце страх, что Одед, ее муж, останется инвалидом на всю жизнь. Одед почти полностью поправился через несколько месяцев, однако был уже не в состоянии вернуться к своей работе. Он был специалистом по кладке черепицы, и поскольку ему не дано уже было лазать на вершины домов и скакать целый день по доскам, висящим над пропастью, он сделался шофером в отделе общественных работ. До знакомства с Одедом Срулик не интересовался черепичными крышами, но, познакомившись с ним, уже не мог пройти мимо дома с черепичной крышей без того, чтобы не обратить внимание на ее форму. Одед делал крышу на дом так, как шляпник изготавливает на заказ шляпу, подходящую не только к размеру головы клиента, но и к его облику; и так же, как не только размер и форма шляпы, но и манера ее надевать, угол наклона свидетельствуют о носящем и дополняют его характер, так же и крыша должна соответствовать своему дому по размеру, по высоте, по тому, под каким углом расположены скаты, водостоки, по количеству коньков и даже по оттенку черепиц, если бы только можно было найти на рынке черепицы различных оттенков.

Все годы, что Одед работал по своей специальности, он сожалел лишь об отсутствии выбора: на рынке есть только красная черепица, в то время как он считал, что дома, выстроенные из красноватого камня, называемого «мизи ахмад», должны носить крыши из серых, а не красных черепиц. За несколько лет до травмы уже случилось так, что Одед перестал класть крыши только потому, что за целый год в Иерусалиме не было построено ни одного дома с черепичной крышей. Город захватила мода на плоские крыши, и на волне ее решительной победы инженеры не смели поднять голову, и даже когда нашелся инженер-мятежник вроде Гуткина, брата члена Верховного суда, хозяин дома отказался от его услуг, постеснявшись черепичной крыши, которая свидетельствовала бы о том, что он повредился в рассудке, отстал во вкусах и не поспевает за духом времени. Одед продолжал бы работать на строительстве домов и в том сезоне, занимаясь постройкой лесов и кладкой рядов, если бы не мука, которую причиняли ему здания с плоской крышей: не лысоголовым виделся ему дом с плоской крышей, а существом без темени, незаконченным, беспутным и уродливым. Если бы здание хотя бы действительно представляло собой завершенный прямой линией куб, он кое-как еще приспособился бы к этим созданиям со сплющенными макушками, но над этими плоскими домами всегда торчали во всем своем уродстве различные крючки, трубы, цистерны для воды и веревки, напоминавшие ему пучки набивки, высовывающиеся из кукольной головы с оторванной макушкой, чтобы показать всему миру, что она полна соломы.

Одед говорил, что у плоских крыш все же есть одна заслуга — благодаря им он познакомился с Риной и женился на ней. Поскольку мода на плоские крыши завладела Иерусалимом, он остался без работы, а поскольку остался без работы, стал искать заработка в другом месте, а поскольку искал работу в мастерских торгового центра, встретился с Длинным Хаимом-изобретателем, превратившим его в учителя салонных танцев, а поскольку стал учителем танцев, Рина пришла к нему изучать танцевальную премудрость, и таким образом состоялось между ними знакомство. Одед всегда был мастером танцевать и на всех празднествах и вечеринках оказывался первейшим плясуном, но ему никогда бы не пришло в голову, что это удовольствие можно превратить в заработок, когда бы долговязый изобретатель не наставил его на путь истинный, продумав и устроив ему это предприятие. Длинный Хаим устроил все, начиная с художественной вывески, творения одного из учащихся «Бецалеля», на которой было написано: «Школа салонных танцев под руководством танцора Одеда», включая съем комнаты напротив английской больницы и доставку патефона и пластинок и кончая поисками учеников и назначением себя руководителем финансово-организационного отдела Института танцевальных наук. И поскольку Институт танцев стал реальностью, даже его основатель, господин Хаим Рабан, замер в восторге и изумлении перед быстрым успехом этого начинания, превзошедшим все, что он представлял себе в самых необузданных фантазиях, не говоря уже о том, на что мог надеяться второй директор того же института, вышеназванный танцор Одед, который несмотря на все искусство, пронизывающее каждый член его тела, обладал меньшим творческим воображением, чем его компаньон-администратор, слывший у себя самого человеком дела.

С первой же недели после открытия стало очевидным, что на всех учеников никак не достаточно единственного учителя, так же как и одной комнаты не хватает на все танцы, и Длинный Хаим снял трехкомнатную квартиру на улице Рава Кука, угол улицы Яффо, а Одед в то же время отыскал достойного помощника в преподавании танцев, своего доброго друга Эзру Чу-Чу, стекольщика и рамочника. Эзру прозвали Чу-Чу из-за того, что он щелкал языком: «чу-чу, чу-чу» в такт захватывавшему его танцевальному ритму, а с того момента, как витающая в воздухе мелодия танца достигала его ушей, пусть даже издалека, он бывал ею захвачен. Этой одержимостью танцевальными мелодиями и ритмами Эзра Чу-Чу отличался от сдержанного Одеда, и ему удалось раскрыть Длинному Хаиму глаза на новые толкования толкований, на значение предметов, недоступных ему ранее, когда он еще не был директором танцевальной школы. Длинный Хаим, обдумывавший философские мысли даже в разгаре дел (в противоположность большинству тех деловых людей, что задумываются о значении вещей, только потерпев фиаско в своих предприятиях), даже когда был с головой погружен в успешно вытанцовывающееся коммерческое начинание, поведал Рине по секрету, что в процессе наблюдения за этими двумя танцорами для него прояснился целый ряд важных вопросов в философии и религии, законе и предании, классике и романтике, мифологии и искусстве. До появления Эзры Чу-Чу Длинный Хаим, несмотря на долгие часы, посвященные наблюдениям над происходящим, не чувствовал, насколько сдержан и экономен Одед в танце. Одед подходил к партнерше взвешенными шагами, с высоко поднятой головой и подобранным подбородком и продолжал держать голову высоко поднятой на протяжении всего танца. С нарастанием темпа он усиливал контроль за послушным ему шагом, и когда он достигал апогея, Одед, вместо того чтобы отдаться ему, замирал в трепете внутреннего напряжения и, целиком сохраняя равновесие и сознавая, что может возникнуть необходимость помочь в том же самом партнерше, был способен переменить направление танца по своему усмотрению, что вызывало изумление, особенно в вальсах, в частности в так называемых «русских вальсах». Чем больше он вращался со своей партнершей и в этом вращении огибал комнату по кругу (так же как земной шар вращается вокруг своей оси и вместе с тем с каждым оборотом движется вокруг Солнца), тем более нарастал темп, и с его нарастанием ускорялось кружение пары, пока на самом его пике Одед не замирал, удерживая в своих объятиях партнершу, продолжающую вращение по инерции, дожидался следующей ритмической волны и продолжал танец в обратном направлении, справа налево, полностью овладев как пульсирующим в нем ритмом, так и силой инерции, заставляющей все его тело продолжать движение в накатанном направлении, слева направо.