И вот что меня особенно тревожило: Билл ждал сегодняшнего дня, чтобы рассказать мне о домогательствах Эбби. Почему? Ведь с тех пор прошло уже несколько недель. Если Эбби под нас копает, если она была так опасна для нас обоих, почему Больц не предупредил меня раньше?

– Думаю, тебе надо выспаться, – мягко сказала я. – Нам лучше прекратить этот разговор и вести себя так, как будто его и не было.

Билл отодвинулся от стола.

– Ты права. Ты, как всегда, права. Боже, я не хотел, чтобы все так получилось! – снова воскликнул он. – Я ведь приехал, чтобы тебя подбодрить. Какой же я осел...

Он извинялся всю дорогу до входной двери. Не успела я щелкнуть замком, как Билл стал меня целовать. Он был горячий, его дыхание отдавало винными парами. Мое тело отозвалось немедленно и независимо от меня: внизу позвоночника заворочался клубок, ужас пробежал по спине. Я против воли отстранилась и пробормотала:

– Спокойной ночи.

Билл пошел к машине. Его темный силуэт мелькнул на дорожке, в кабине на мгновение высветился его профиль. Уже и красные огоньки фар скрылись из виду, а я все стояла на крыльце, не в силах стряхнуть оцепенение.

Внутри серебристого "плимута" – служебного автомобиля сержанта Марино – царил такой бардак, какого я не могла бы даже вообразить.

Под задним сиденьем валялись коробка из "Бургер-кинга", скомканные салфетки и пакеты из-под гамбургеров, а также одноразовые стаканчики со следами кофе. Пепельница была полнехонька, на зеркале заднего вида болталась картонная елочка – предполагалось, что она наполняет салон автомобиля хвойным запахом, на самом деле толку от нее было не больше, чем от освежителя воздуха в мусорном ящике. Все покрывал толстый слой пыли и крошек, а ветровое стекло из-за сигаретной копоти стало практически светонепроницаемым.

– А вы не пробовали мыть машину? – спросила я, пристегивая ремень безопасности.

– Да я только и делаю, что вылизываю эту колымагу. Она записана на меня, это верно, но она мне не принадлежит. Мне не позволяют ездить на служебной машине домой или брать ее на выходные. Получается, я из кожи вон лезу, чтобы привести ее в божеский вид, средства для мытья литрами извожу, а мои сменщики являются на готовенькое и давай гадить. И когда приходит мой черед заступать на дежурство, возвращают мне тачку в таком вот виде. Ни разу не озаботились уборкой, халявщики. В конце концов мне это надоело, я решил облегчить им задачу и сам стал мусорить.

Зашумел мотор, замигали огоньки на панели приборов. Марино ловко вывел машину с переполненной автостоянки у моего офиса. Я не говорила с ним с понедельника, когда он столь неожиданно исчез из конференц-зала. Была уже среда. Несколько минут назад Марино появился в приемной и весьма меня заинтриговал, сообщив, что хочет со мной "прокатиться".

Как выяснилось, "прокатиться" означало сделать круг почета по местам убийств. Марино, очевидно, хотел, чтобы я представила себе географию преступлений. Возразить я не могла – идея была хорошая. Но от кого, от кого, а от Марино я подобного не ожидала. С каких, интересно, пор он со мной советуется – ему что, больше не с кем?

– Я должен вам кое-что рассказать, – произнес Марино, отрегулировав боковое зеркало.

– Конечно. Как я полагаю, если бы я не согласилась с вами "прокатиться", вы бы не нашли времени рассказать мне это "кое-что"?

– Полагайте как хотите.

Я терпеливо ждала, пока сержант спрячет зажигалку. Он тянул время, устраиваясь поудобнее в водительском кресле.

– Возможно, вам будет интересно узнать, – дозрел наконец Марино, – что мы вчера проверили Петерсена на детекторе лжи, и этот паршивец прошел тест. Что не снимает с него подозрений. Для психопата, который врет как дышит, пройти такой тест проще простого. А Петерсен к тому же актер. Может, у него ладони не вспотеют, даже если он объявит себя распятым Христом. Может, и тогда у него пульс будет ровнее, чем у нас с вами во время воскресной службы.

– Ну вы и хватили, – возразила я. – Обмануть детектор лжи очень трудно, почти невозможно – хоть психопату, хоть кому.

– Однако некоторым умельцам это удавалось. Вот почему суд не считает доказательством результаты таких тестов.

– Нет, я, конечно, не утверждаю, что детектор лжи – истина в последней инстанции.

– Вся беда в том, – продолжал Марино, – что у нас нет более или менее подходящего основания арестовать Петерсена или хотя бы взять с него подписку о невыезде. Но он у меня под наблюдением. Нас главным образом интересует, чем Петерсен занимается по ночам. Может, он катается по городу, планы на будущее составляет.

– Так Петерсен не уехал в Шарлоттсвилл?

Марино вытряхнул пепельницу в окно.

– Нет, он торчит в Ричмонде – типа слишком подавлен, чтоб учиться. Переехал – снял квартиру на Фримонт-авеню: якобы не может находиться в доме после всего, что случилось. Думаю, дом он продаст. Не то чтобы ему нужны были деньги... – Марино резко повернулся ко мне, и я на секунду увидела собственное искаженное отражение в его зеркальных черных очках. – Выяснилось, что миссис Петерсен была застрахована на кругленькую сумму. Безутешный вдовец получит двести штук. Сможет писать свои пьески и не жужжать.

Я молчала.

– Мы скорее всего закроем глаза на тот случай с Петерсеном, когда его привлекли за изнасилование, – а произошло это на следующий год после окончания школы.

– Вы выяснили, как было дело? – Я могла бы и не спрашивать – Марино не любил попусту трепаться.

– Оказалось, что Петерсен летом играл в любительском театре в Новом Орлеане и свалял дурака, связавшись с одной поклонницей своего таланта. Я говорил с полицейским, который вел это дело. Он мне поведал, что Петерсен был ведущим актером в труппе, а девчонка его домогалась, ходила на все спектакли с его участием, записки писала... В один прекрасный день она подкараулила Петерсена за кулисами. Кончилось тем, что они пошли в бар во Французском квартале. В четыре утра она звонит в полицию, бьется в истерике и утверждает, что Петерсен ее изнасиловал. А тому и крыть нечем – экспертиза подтверждает половой акт, в сперме не обнаруживается антигенов.

– Дело дошло до суда?

– С нашим Большим жюри дойдет оно, как же! Петерсен признал, что переспал с ней у нее в квартире. Но утверждал, что все произошло по обоюдному согласию, что она сама хотела. Девчонка была сильно избита, даже на шее нашли следы, точно ее душили. Только никто не смог доказать, что синяки свежие, и что понаставил их именно Петерсен, и именно когда насиловал ее. Большое жюри в случаях с типчиками вроде Пе-терсена особенно не копается. Он, дескать, играет в театре, а девушка сама пришла. А у Петерсена, между прочим, ее письма до сих пор в комоде хранятся. Видно, девчонка его здорово зацепила. Петерсен был очень убедителен, когда свидетельствовал: да, дескать, у девушки были синяки, их оставил ее парень, с которым она на днях поссорилась и с которым вообще собиралась порвать. Никто не обвиняет Петерсена. Девчонка была неразборчива в связях, прыгала на все, что в штанах, и сваляла дурака, выставив себя в самом неприглядном свете. Короче, опозорилась.