Да, надо признаться, время работает и в нашем городке. Государственного значения большак, извилисто разрезающий его, делит городок примерно пополам. Жители называв ют эти половины «старой» и «новой». «Новая», известное дело, — дитя советской власти, которая, канув в Лету, бросила на произвол судьбы все свои порождения. Власть понастроила гражданам силикатных жилгробов, увековечила себя в горделивых названиях улиц и… тихо издохла где-то в подвалах пятиэтажек (зловоние и теперь стоит в их подъездах). Зато «старый» городок, рассыпавшийся в сени монастырского собора, севшего давным-давно шапкой на холме, он теперь задышал, ожил, подобно древесной колоде, давшей вдруг молодые побеги. Зазвенели колокола, засновали деловито «овцы Божьи», да и миряне оживились: строят близ святого места приличные коттеджи.

Словом, понятия эти — «старое» и «новое» — перепутались у нас изрядно. Новым когда-то был строительный вагончик, стоявший на обочине упомянутого большака, а теперь он облез и врос в землю. Именно этот потерявший цвет анахронизм значился первым пунктом сергеевской экспедиции. Собственных колес у вагончика не имелось, зато кругом — где стопками, где просто так — лежали «лысые» и драные старые покрышки. Изнутри его по временам сотрясали стук компрессора и футбольные прыжки шин; шины эти принимала у граждан и выкатывала готовыми рука, шершавая не менее, чем они сами. Принадлежала рука Кольке Безукладову, школьному еще сергеевскому сотоварищу.

— Кого я вижу! — обрадовался Безукладов. — Заходи, дружище! Я как раз о тебе вспоминал.

— Ну уж, не ври, — усмехнулся Сергеев и полез внутрь.

Густой воздух Колькиной берлоги креплен был вонью горелой резины и тем сложным запахом рабочей теплушки, которым вагончик пропитался еще в прежней жизни. В недрах его, куда пробрался Сергеев, обнаружилась пышнотелая тетка в расстегнутой кофте. Она расположилась на старом автобусном сиденье, служившем Безукладову диваном.

— Здрасьте, — вежливо поприветствовал ее Сергеев.

Толстуха рассеянно кивнула. Трудно было понять, довольна она или нет его появлением. На столике перед ней стояли бутылка водки и два стакана с отпечатками пальцев. Вспомнив о приличиях, женщина хоть с опозданием, но застегнулась.

Неожиданно она оглушительно заорала:

— Колюня!! Ну сколько тебя ждать?!

— Иду, мои хорошие! — донесся ответный крик. — Уно моменто — обслужу клиента!

Жизнерадостный хозяин ввалился в тесную «кандейку» и сразу протянул подруге свою ужасную руку. Она заученно «сервировала» ему тыльную сторону ладони маленьким куском хлеба и ломтиком «краковской» (брать еду пальцами Безукладов не решался). Они с теткой выпили.

— Хочешь? — спросил Колька и кивнул на бутылку.

Сергеев отрицательно помотал головой.

— Ну и лапы у тебя, — заметил он.

Безукладов посмотрел на свои руки.

— Он мне ими затяжки на колготках делает, — сообщила застенчиво толстуха и нежно улыбнулась Кольке. Потом она, посерьезнев, неохотно, но решительно засобиралась:

— Пойду… Мне еще на рынок надо — буду мужу борщ готовить.

— Ступай, моя радость, — отозвался Безукладов. — Не забывай Колю.

Тетка ушла.

— Люблю толстых, сообщил Колька.

Сергеев усмехнулся:

— Все знают, что ты их любишь.

Любовь к толстушкам стоила Безукладову инженерской карьеры. Как ни хороша была Марго из профкома, все-таки не следовало драться из-за нее в заводоуправлении. Зато, расплевавшись с начальством и уйдя с завода, он стал едва ли не первым «индивидуалом» в городке. Бесколесый вагончик его возглавил когда-то движение к новой жизни; эти фанерные стены отразили немало напастей. Но… «пелетон» давно уже его обогнал, а сам он потихоньку сошел с дистанции и завяз на обочине. Сергеев знал, что «дело» приятеля доживает последние дни: Безукладова закрывало само время. Не то время, от которого стареют мужчины и разваливаются вагончики, а то, которое понаставило на всех въездах и выездах мастерских со станками на электронике, с умытыми молодцами в ладных комбинезонах, «Иди работать к хозяину, — советовали Кольке товарищи, — вон ты как ловко с колесами управляешься». — «Ну, нет уж, — возражал он, — под кого-то я теперь не пойду. И бабу туда не приведешь, а я без них завяну». — «Ну и дурак, — отвечали приятели. — Ты и туе завянешь, с бабами, — опомнишься, да поздно будет».

Сергеев осторожно повернулся в тесной «кандейке».

— Коль, я к тебе по делу…

— Ясно, лошадь, — ответил Безукладов, — без дела теперь никто не ходит.

— Нет, правда… Я помню, ты раньше музыку любил. Может быть, у тебя остались пластинки — вряд ли ты их сейчас слушаешь.

Колька вскинул брови:

— А тебе на кой?

— Ну… Собираю.

— Ностальгия прошибла? Ладно, не мое дело…

Безукладов задумался. Потом лицо его прояснилось.

— Придумал — будут тебе пластинки. Погоди только — сейчас переоденусь и запру свой гадюшник.

Сергеев с удовольствием выбрался на свежий воздух, а спустя короткое время из вагончика показался и Колька, переодевшийся и слегка отмытый. Запрокинув голову, он сделал пятилитровый вдох.

— Хорошо…

— Ну, чего ты там придумал? — спросил Сергеев.

Безукладов почесал голову под шапкой.

— Надо бутылку взять…

— Бутылку — это понятно, а придумал-то ты что?

— Возьмем бутылку и пойдем к Боку.

— К немцу?

— Ага.

Сергеев засомневался:

— Слушай… неудобно как-то без звонка. Он, говорят, теперь большой бизнесмен стал.

— Неудобно идти в гости без бутылки, — возразил наставительно Колька, — а мы возьмем. И Томке вина возьмем… Увидишь, тот же Бок, только вид сбоку, — и он засмеялся своей шутке.

Однако увидеть Бока оказалось непросто. Железная дверь долго лязгала и лишь затем отворилась, отодвинув собой приятелей. За этой дверью была другая, открывавшаяся внутрь квартиры. Наконец показались две физиономии, первая из которых была не Бока, а его пса по имени Карл. Сам Генрих Иваныч, придерживая Карла за шиворот, смотрел несколько оторопело и великой радости не выражал. Карл, шевеля бровями, поглядывал то на пришельцев, то на хозяина.

— Ишь, в сейфе живет, как доллар, — проворчал Безукладов. — Ну что, так и будем стоять или в дом пригласишь?

— А, да-да, заходите, — встрепенулся Бок. — Я думал… Просто ко мне рабочие должны были прийти.

— Гена, кто пришел? — раздался женский голос.

— К нам… ребята, — ответил он, оттаскивая задумавшегося Карла.

Вышла жена Генриха Иваныча, Тома. Она казалась крупнее мужа и цвела развитыми формами. Безукладов не замедлил выразить восхищение, на что Бок насмешливо фыркнул. Он бросил приятелям тапки.