Он на секунду замер. Да, он забыл — завтра вернисаж.

Генка Суслов, директор кинотеатра «Юбилейный», давно предлагал Уткину выставиться у него в фойе. «Давай, — говорил он, — развесим твои работы. Пускай народ к искусству приобщается». Сам он искусство уважал, да и другу хотелось сделать приятное. Но Уткин сомневался: «Куда же ты денешь своих ван дамов? Тебе по шапке дадут». — «Не дадут, — возражал Суслов. — Я план делаю, а на остальное начальству начхать». В конце концов Уткин решился, хотя и не без некоторых колебаний. Разумеется, его смущало не суеловское начальство, а опасение остаться непонятым горожанами. «Как-то еще они воспримут мою манеру? — думал он. — Поймут ли? С другой стороны, — убеждал он себя, — для кого же я работаю, если не для людей?» Уткину очень хотелось чувствовать себя работником, приносящим пользу: Он путался в своих рассуждениях, тем более что рассуждать был в общем-то не силен. Единственным способом разрешить так или иначе эти вопросы было действительно выставиться.

Все утро Уткины развешивали работы под наблюдением билетерши Фаины Ивановны. Сложив руки на животе и оттопырив нижнюю губу, тетя Фая с видом понимающего человека давала оценки и советы. Почтенная женщина стояла за порядок и хотела, чтобы пейзажи висели отдельно, «люди» — отдельно, «не пойми что» — отдельно. Против обнаженной натуры она категорически возражала:

— А Галку голую ты убери, убери… нечего. Не срами жену. Да и дети к нам ходят.

Галя, краснея, откладывала себя в сторону. Пойдя на такой компромисс с «цензурой», в остальном Уткин повиновался уже только своему художественному чутью. К полудню все было готово, и Гага ушла домой к хозяйству. Для прокорма семьи она выращивала на продажу цветы, и к тому же в тот день они ждали гостей по случаю вернисажа. С неопределенным чувством тщеславия, смешанного со страхом, художник окинул взглядом свою выставку и отправился в кабинет к Суслову пить пиво.

Пузатенький Генка подмахнул какую-то ведомость и расчистил стол.

— Завидую я тебе, — сказал он.

— Почему?

— Ну… ты человек творческий. А тут сиди, блин, администрируй. Народ у нас дикий: что ни двухсерийный — толчки так усерут! А за нашу зарплату убираться некому — хоть иди и сам чисти.

— Да ладно тебе…

— Я без шуток. Ты-то, поди, живешь со своей Галей в этих… эмпиреях. Птички тебе поют.

— Поют, — усмехнулся Уткин. — Про финансы.

— Что, плохо картины продаются?

— Да так… Отвожу в Москву понемножку.

— Ничего, лишь бы на пиво хватало… Кстати, может, покрепче накатим — за успех?

— Нет, Ген, давай до вечера подождем.

— Ну смотри.

Они еще поболтали, и Суслов уехал за «Зловещими мертвецами». Уткин перебрался в буфет. Буфетчица Нинка, протирая тряпкой прилавок, сперва только бросала взгляды, но потом не смолчала:

— Ты что это, Уткин, вроде не пьяница, а с утра пиво дуешь?

— Да так… — не нашелся он.

— Твои, что ли, картинки там в фойе повесили?

— Мои.

— Надо поглядеть.

— Погляди.

— Некогда. Сейчас народ подвалит.

Но народу на дневной сеанс «подвалило» немного: в основном дети в сопровождении бабушек. Дети врывались с воплями и сразу начинали носиться по фойе, не обращая внимания на картины. Лишь одна девочка остановилась перед какой-то акварелью и долго бессмысленно таращилась, медленно выдувая изо рта белый пузырь жвачки. Вдруг пузырь лопнул, обрызгав ей нос, и девочка убежала, смешавшись с остальными. Бабушки беседовали с Фаиной Ивановной. Между прочим она обращала их внимание на выставку, но бабки издалека окидывали картины равнодушными взглядами и возвращались к разговору о насущном, не забывая пасти своих сопливых потомков.

Уткин ушел домой обедать.

— Ну как? — спросила Галя.

— Да так… — он пожал плечами. — Никак пока. Схожу еще на вечерний сеанс.

После обеда, не будучи в настроении работать, он прилег поспать. Спал Уткин некрепко: его беспокоила залетевшая в комнату неотвязная муха. Гадина кружилась над ним, щекотала в разных местах и, невидимая, росла, заполняя собой все пространство сна. Муха не подпускала к нему привычные приятные образы и фантазии, и они, званые гости послеполуденной дремы, так и топтались сиротливо на пороге сознания. В результате проснулся Уткин в каком-то смутном состоянии духа. При мысли о вернисаже сердце екнуло, но не радостно, а тревожно. Он вспомнил жвачную девочку в кинотеатре, и досада поднялась в нем изжогой. «Зряшная затея! Им „Зловещих мертвецов“ смотреть, а не живопись. А все Суслов — его идея… Тоже еще, покровитель искусств!»

Он вышел на кухню. Галя, взглянув быстро и пытливо, сразу почувствовала его настроение:

— Не выспался?

— Мык… — мотнул он головой.

— Выпей кофе, тебе идти скоро.

— Я тее пойду.

— Ну здрасте! — она укоризненно посмотрела большими глазами. — Для чего же мы огород городили?

— Не знаю… — ответил он.

Галя молча задвигалась по кухне, унимая недовольство. Трудно жить с художником! Но постепенно лицо ее прояснилось.

— Хорошо, — сказала она, — не хочешь — не ходи. Тогда будешь мне помогать: гости-то все равно придут.

Прихлебывая кофе, Уткин стал вспоминать, кого они приглашали на вернисаж: Бок, Сергеев, отец Михаил… Кочуев сам разнюхает…

— Интересно, батюшка придет? — пробормотал он вслух.

— Обещал, — откликнулась Галя.

— Ладно, — проворчал Уткин. — Хоть есть повод увидеться.

Друзья заявились гурьбой и довольно поздно, когда уже смеркалось. Ясно было, что они успели посмотреть и «Мертвецов». Суслов с порога стал громко пенять:

— Зараза, Уткин, что же ты на свое открытие не пришел? Я хотел народу речь про тебя сказать…

Уткин насупился:

— Да так..

— Что «да так»? Посмотри, какие люди пришли на твое художество посмотреть — вон Подметкин… Знаешь его?

— А как же, — Уткин поздоровался за руку с собратом по искусству.

Приятели в очередь целовали Галю, даря ей — всяк в меру своей изобретательности — комплименты.

Ужин на столе уже заждался. Разлив водку и зацепив вилками первые закуски, гости вопросительно переглянулись:

— Давай, Сергеев, как близкий друг.

Сергеев встал и откашлялся. Наступила тишина.

— Дорогой э-э… Прямо хочется назвать тебя именинником… Позволь тебя поздравить. В общем, выпьем, братцы, за Уткина, настоящего художника! Стоп, стоп, я еще не кончил… Все мы тут мало смыслим в живописи, но лично мне твои работы безусловно греют душу… Суслов, ты потом скажешь… Давай, Уткин, за тебя, единственного среди нас художника!