— Эй, шпилька, ты меня слышишь? Жди там, где вышла.

— Сама дойду.

— Послушай, куколка, не корчи из себя храбрую портняжку. Это не твой провинциальный город-музей. Это Калькутта-Четыре. Среди гундов есть очень сильные кинестетики. Они не только змей заклинают. И вдобавок работают группами. А у тебя не осталось…

Отброшенные сережки-каури жалобно звякнули в канаве.

# # # # #

Она прошла целый квартал, прежде чем услышала характерный гул. Вероятно, они вели ее от самого озера. Но слезы застилали глаза, и она увидела их только на перекрестке, где они уже не скрывали своих намерений. Четыре черные фигуры взяли ее в кольцо и медленно приближались, двигаясь среди развалин на четвереньках. Полосы ослепительно белой краски на крупных головах, в сочетании с такими же белыми лямками респираторов, дополняли их сходство с пауками. Казалось, четыре огромных тарантула пятятся задом, сходясь к общему центру.

Третий Глаз давно снял походку каждого гунда и попытался идентифицировать их, но так и не получил ответа ни от Ткани, ни от хозяйки, которая выкинула сережки-антенны. Искину, потерявшему связь, не оставалось ничего другого, как перейти в свой простейший, «официальный» режим хореографа. Видимые только для Вэри, тонкие голубые линии уже минут пять отмечали движения гундов, словно те танцевали с лентами на руках и ногах. Просчитывая траектории с опережением, Третий Глаз вплетал в серпантин голубых лент пучок желтых: путь к отступлению. Еще не поздно вывести тело из круга врагов по этим желтым спиралям, нарисованным лишь на твоей сетчатке искином, который всадил тебе пару щупалец в зрительный нерв. Нужно только ответить на легкие подергиванья мышц, эти маленькие подсказки помощника, сидящего на затылке. Помощника, который не может взять под контроль все твое тело — но согласия с каждой подсказкой будет достаточно, чтобы правильно выполнять каждое движение с такой точностью и такой скоростью, каких никто никогда не достигнет без хореографа класса «алеф». А где правильный арабеск — там и целый балет.

Столько раз она этим пользовалась в добреле! Исполнить танец живота для усталого новостамбульского бизнесмена, поругавшегося сразу со всеми женами. Или обучить упражнениям раста-йоги нервного юношу-скриптуна, сбежавшего с цифровых плантаций Старых Штатов. Или выполнить ритуал «мисоги-но-генцуки» для группы японцев-политиков, к которым ее посылали особенно часто из-за внешности — конечно, любая фея может скачать себе нужный облик, но ведь эти дермопроекторы все-таки портят кожу, так что лучше сходи уж сегодня ты, милая, а когда припрутся французы, тебя подменит малышка Жанна…

И кому какое дело, что из всех видов терапии ты больше всего ненавидишь именно эти занудные церемонии. Особенно третий час, когда ноги болят от усталости и затекает шея, а неутомимый искин-хореограф продолжает водить твое послушное тело, продолжает вращать твоими руками титановый самокат в соответствии с принципами великого старо-токийского «искусства пути в толпе», будь оно неладно… Нет уж, лучше какой-нибудь отморозок, который заказывает в качестве психоразгрузки «австрийскую рулетку». Неприятно, зато быстро: один патрон, один поворот барабана, шесть резких рывков тела — и все. Да и то обычно не шесть, а меньше: если неверный угол ствола заранее гарантирует промах, искин заставляет лишь дернуть плечом для вида. А в остальных случаях подставляет под линию пули какой-нибудь краешек тела без костей и жизненно-важных органов.

Вот и сейчас он зудит, подталкивает — шаг влево, руку вверх, поворот, быстро-быстро…

Игнорируя этот спасительный, хорошо рассчитанный тик в мышцах, Вэри пошла медленнее. «Ты опять будешь мною командовать, проклятый спрут? Отключись сейчас же, сволочь!»

Однако отказ от этого плена вел в другой. Тело словно само собой начало раскачиваться в ритме черных паукообразных людей — и этот первый маленький акт подчинения чужой воле сразу потянул ее за собой. Жара как будто усилилась, набеленные лица гундов сразу же стали ближе. Их монотонное бормотание, до того казавшееся лишь невнятным шепотом, теперь било прямо в ее барабанные перепонки. Оно командовало, задавало ритм, оно требовало повторять паучьи движения черных пальцев, наматывающих невидимую нить на невидимые клубки, тонких черных пальцев, с кончиков которых сыплется серебряный иней…

Руку ко лбу, к холодному камешку между бровей. Простое, но многократно повторенное упражнение. Оригами снова складывается. Не совсем, только чуть-чуть, по краям. Но уже все в порядке. Блок.

— Ладно, я могу поиграть и с вами, — шепчет девушка в желтом сари. — Уж вас-то я не обману, никуда не уйду без вас. Будет вам ваша змея, ваша добрая Кали.

И повторяя движения гундов, сама начинает медленно поворачиваться на месте. Веер ловко скользит в руку — режим «бенгали» — распадается на два веера, оба крепко приклеиваются к кистям, по одной тонкой планке на каждый палец. Третий Глаз слегка изменяет рисунок воздушных спиралей из синих и желтых нитей, видимых только его хозяйке. И она не сопротивляется мягким подсказкам, которые хореограф посылает в ее мышцы по ее же нервной системе. Все быстрее, быстрее полет двух порхающих вееров, десяти лимонных ногтей, движущихся в том же ритме, что и сороконожка из черных пальцев. И уже непонятно, кто за кем повторяет движения, кто чью нить наматывает на клубок. То ли желтое кружится в кольце черного на перекрестке — то ли черное ведет хоровод вокруг желтого?

Нужен только миг, чтобы задуматься — и сбиться.

Когда нечто, состоящее из четырех паукообразных фигур, замечает, что движется не по своей воле, оно резко ломает ритм, пытается снова собраться — и тут же теряет из виду девушку в желтом сари. Ненадолго, всего на миг.

После этого четверо гундов видят последний, самый быстрый ее пируэт. Это вообще последнее, что они видят в жизни. Но перед смертью еще успевают понять, что она-то на самом деле стоит неподвижно, раскинув руки, а летят вокруг нее они сами, налетая шеями на лезвия вееров.

Три вдоха-выдоха, восстановить дыхание. Вернуться в себя, медленно опустить непослушные руки. Остановить их дрожь, которая тут же перекидывается и на ноги. Поздно.

Вэри покачнулась, и спасаясь от падения, быстро села на ближайший обломок стены. Под ее весом обломок треснул, и она съехала на землю. Все вокруг замерло, словно остановилось время. Из головы исчезли все мысли — но лишь на миг, один прекрасный миг пустоты.

В следующее мгновение в эту пустоту выскочила из глубин памяти старая депрессивная формула, с которой она так долго боролась самыми позитивными самовнушениями.

«Все, чего я касаюсь, разваливается».

Вставать не хотелось. Не хотелось вообще ничего.

# # # #

Она не заметила, сколько времени просидела так, обхватив колени руками и словно бы со стороны наблюдая, как какая-то маленькая часть ее сознания еще борется с накатившей апатией. Дикая усталость в мышцах и вязкий комок в животе требовали свернуться клубочком и так лежать, лежать…

Лишь яркое пятно, возникшее впереди, не позволило расслабиться окончательно.