Я шагнул вперед.

Позади справа прошуршал по стволу дуба плащ – Гош. Слева хрустнула ветка – Шатун. А вот за спиной, где стоял Виктор…

– Все, выключай шарманку, – позвал он прямо за моей спиной.

Через секунду шкатулка смолка. Остались лишь шум ветра в ушах, хруст веток под торопливыми шагами да привкус ритма, все вертящийся в голове, пропитавший мысли, чувства, движения…

Дубы кончились.

Тяжелая, словно нефть, гладь пруда осталась позади, а касания все не было.

Неужели Виктор был прав и они нас давно заметили? И та чертова сука сейчас вовсе не в доме, а где-то в лесу? А вторая вернулась и заходит на нас с тыла…

И тут дохнуло холодом, словно лбом налетел на ледяную глыбу. Дохнуло и прошло дальше, как проходит дальше рука, случайно чуть задевшая что-то в темноте.

Уходит, чтобы тут же вернуться!

– Ритм! – рявкнул Виктор. – Держать ритм!

Я и так выбивал его – внутренним слухом, мыслями, пульсом, каждым движением… Холодное касание вернулось. Накатило, стискивая виски ледяным обручем…

И соскользнуло, как соскальзывает рука, промахнувшись мимо предмета.

Гош, Виктор и Шатун тоже выводили ритм. Пропитались им, как и я. Все мы – четыре части одного, четыре копии, похожие друг на друга…

Холодное касание попыталось сомкнуться на мне, ухватить мои мысли, желания, ощущения… и снова соскользнуло. На миг я почувствовал эхо ее самой – ее недоумение: что это?.. Мы двоились, троились, четверились для нее. Сливались. Выскакивали из ее хватки, как выскакивают четыре облитых маслом стальных шарика, когда их пытаются схватить одной рукой в темноте, все сразу, даже не зная толком, сколько же их…

Я выводил ритм так точно, как только мог.

Надвигающийся фонарь, режущий глаза… Ритм – и ее ледяные накаты, пытающиеся объять меня – всех нас…

Ритм… Холодные порывы в висках…

Все остальное, словно призрачное отражение на стекле. Фонарь… Пролетела и кончилась пустая полоса между прудом и домом… Ступени, ведущие на площадку перед входом…

Опять холодное касание в голове. Только на. этот раз она не пыталась ухватить меня, а оттолкнула прочь, чтобы не мешался.

В три прыжка я взлетел по лестнице под слепящий свет фонаря. Холодный ветерок в голове вообще пропал. Навстречу мне, по противоположной лестнице, взбежал Гош и вдруг встал.

Три шарика она оттолкнула, а в последний вцепилась крепко.

Его повело, словно после тяжелого удара в голову. Лицо потеряло выражение, глаза опустели, как у рыбы…

Я почувствовал, как вдоль хребта вздыбились мурашки. Если бы она вцепилась не в него, а в меня… Вперед! Дальше!

Я пнул дверь.

– Шатун, со мной!

И скорее почувствовал, чем услышал, – Шатун за моей спиной встал как вкопанный. Глядя не на меня – на Гоша. Он медленно крутился вокруг себя, вскидывая руки. Виктор, следом взбежавший по лестнице, влетел ему в спину, оба рухнули.

Не глядя, я выкинул руку назад, вцепился в плащ Шатуна.

– Держи ритм!

Вместе с ним влетел внутрь. На миг глазам стало легче, фонарь остался снаружи и больше не слепил. Здесь был ровный свет, смягченный перламутровыми плафонами. И открытые двустворчатые двери, ведущие в заднюю часть дома. Огромный зал, который я успел лишь угадать, потому что в пяти шагах за дверями был кавказец. Бежал к нам, на ходу заряжая ружье. Внутрь ствола ушел толстый красный цилиндр, похожий на огромную распухшую батарейку, и еще пара была у него в руке.

Он вскинул глаза, заметив движение…

Я…

Я ничего не успел сделать. Холодный ветерок вернулся, и теперь это было не случайное касание, как раньше, пока она путалась в нашем хоре и ее хватка соскальзывала с нас.

Всего миг, а я уже чувствовал, как она забирает контроль над моим телом, над моими желаниями. Время вдруг стало рваным и путаным – обрывки фотографий, взбитые порывом ветра.

Кавказец глядел на меня. Он остановился у входа в зал. Последний патрон заполз в ружье. Быстрое движение рукой вперед и назад. Клик-клик. Первый патрон занял место в стволе.

А холодные поводья у меня в голове стягивались сильнее, путая мои мысли, разрывая на кусочки мою волю… Я с трудом удержал ее напор. Выправил там, где она смяла меня, собрался с мыслями…

Ее движение было таким быстрым, что я едва его почувствовал. Я даже не успел понять, куда она целит, что она хочет со мной сделать, но сработал рефлекс. Три дня назад, когда я остался с ручной дьяволицей один на один, она ударила меня именно так. Тогда я едва успел сообразить, что же она сделала… Сейчас я уловил это лучше, но эту атаку я не смог бы остановить никак…

Я и не пытался. Я вскинул глаза к люстре, свисавшей с высокого потолка. Уставился на дюжину слепящих электрических свечек, вцепившись в них глазами. На миг выкинув из головы все прочее: сбив с хода мыслей и себя, и ее, висевшую на хвосте моей души…

Когда ее путы стянулись, чтобы раздавить меня, она промахнулась. Я не потерял свою волю, я все еще помнил, что должен сделать. Лестница, вон она, справа, и темный провал, ведущий вниз, к этой чертовой суке…

Вот только кавказец уже вскинул ружье к животу, поднял ствол – огромная черная дыра.

Я был прямо перед ним, в жалких десяти метрах. Идеально, освещенный, посреди совершенно пустого холла. Ни на полу, ни на стенах – нигде нет ничего, за чем можно было бы спрятаться…

В спину уперся Шатун – мои пальцы, оказывается, все еще стискивали его плащ, хотя я давно забыл.

Сука опять вцепилась в меня…

Кавказец… Я словно вечность стою здесь, перед его ружьем, распятый как бабочка перед булавкой энтомолога…

Надо уйти…

Надо уйти, но мысли в голове путались. Вправо, влево – тут везде светло и негде спрятаться, он достанет меня, расстреляет, как в тире. И назад не дернуться – там Шатун, давая на мою руку, сгибая ее, все ближе ко мне, все еще двигаясь следом… А мое собственное тело, словно чужое. Холодные нити в голове, отрывающие меня от тела, рвущие на кусочки…

Время стало медленным и густым, движения кавказца казались чудовищно, неправдоподобно медленными, но мои мысли были еще медленнее. Осталось только удивление, что я ничего не могу сделать. Никогда не думал, что я, охотник на тех, кто сильнее людей, умру вот так вот – уставившись на нацеленное на меня ружье, словно загипнотизированный удавом кролик.

Я чувствовал, что должен что-то сделать. Что-то изменить. Спастись! Только дальше мысль обрывалась. Я был гостем в своих мыслях… Гостем, от которого оставалось все меньше и меньше. Меня лишили возможности управлять собственным телом, лишили возможности сообразить, что надо сделать, чтобы спастись, а теперь добрались и до моей воли. До того, что я хотел сделать. Меня стирали кусок за куском, пока совсем ничего не останется…