Сын Тусяды, на мгновение оторопевший, поднялся, подошел к Хэно и поднес ладонь к его ноздрям. Ладонь не чувствовала тепла.

— Вот тебе и причина, — сказал он и подмигнул названому брату.

Мы вышли из чума и начали дело.

Полная луна распирала небо, и предутренний холод обжигал лица. Жилища великого стойбища Хэно располагались кругами, как узор на нагруднике.

Не сговариваясь, мы разошлись по разным сторонам. Каждый подходил к чуму, откидывал полог и пускал две-три стрелы туда, где обычно спят мужчины, и бежал к следующему. Когда опустели колчаны, мы успели обойти почти все жилища.

Стойбище содрогнулось единым телом и взвыло. Из пораженных чумов выскакивали, выползали, вываливались люди со стрелами в ногах, спинах, плечах… Их мы добивали пальмами. Выбегали уцелевшие мужчины с оружием, но многие даже не успевали поднять его.

Свирепый демон вселился в Нохо — он летал, едва касаясь земли, и воинов покидало мужество.

— Покажи тех, кто убил Лара! — кричал я.

— Найдем среди мертвых. Иди по чумам — добивай всех!

— Мне не нужны женщины.

— Всех! — взревел Нохо. — Все семя, как жир со скребка…

Он грохотал ледяным ветром — так насыщалась, пировала его изголодавшаяся душа. Некоторые из мужчин бросали оружие, ложились лицом в снег, ожидая пощады, но получали смерть. Было ясно: Нохо не остановится до тех пор, пока в стойбище не останутся только голоса победителей.

Я глянул в страшное лицо луны, и необъяснимая тоска объяла меня. Бросившись навстречу Нохо, я закричал что было сил:

— Стой!

Крик остановил его. Он отвернулся от кровавого дела и поглядел на названого брата так, как глядит человек, которого позвали на пир и решили прогнать в самом начале. С клинка пальмы сыто стекала кровь.

— Покажи мне тех, кто убил брата. Живы они или мертвы — покажи.

Вместо речи из чрева Нохо выходил рык, сквозь который послышалось:

— Ты — чей… ты — кто…

— Остановись, — повторил я, — ты победил.

Нохо не ответил. Он повернулся и бросился в ближайший чум — через мгновение оттуда вылетела берестяная люлька. Раздосадованный, как медведь, обманувшийся в добыче, он побежал к другому чуму. Я бросился за ним, догнал, ударил по плечу древком пальмы.

— Стой. Я хочу с ними говорить.

Слух Нохо был закрыт от всех звуков, кроме того, который клокотал внутри.

Ярость, носившая его, обрушилась на меня.

Все, кто был в стойбище, замерли и смотрели, как люди, пришедшие свершить над ними волю высших, бьются друг с другом. Они видели, что сила, дающая летать, перешла в малорослого воина. Эта сила помогала избегать ударов — Нохо рубил пустоту.

Свершилась правда Железного Рога — теперь я твердо знаю это, — и маленький раб с сердцем сонинга заговорил во мне. Сердца его хватило на одно движение, которое решило все.

Я оттолкнулся, взлетел высоко, и в тишине люди услышали, краткий звук — это упала на плотный снег голова Нохо — и закричали так, будто рядом с ними рухнула скала.

Потом осела тишина.

Тишину прервал звук, почти забытый в стойбище Хэно, — кто-то бил железом о кремень.

Единственным существом, оставшимся безучастным к тому, что происходила в стойбище, была старуха, носившая прозвище Вдова Ватане или Лишняя Вдова.

Еще до того, как умер ее муж, она повредилась умом и, овдовев, превратилась в существо настолько страшное, что никто из братьев покойного не захотел взять ее в свой чум. Жилище Вдовы было на отшибе. Ее не обделяли куском, но и не жалели, наверное, боялись. Какой-то давний темный ужас, не сходивший с ее вечно грязного лица, и волосы, слипшиеся в гроздь мертвых змей, и голос, пронзительный, как железо, сделали Ватане подобием злого духа. Она жила своей непонятной жизнью, разгадать которую никто не мог.

Когда сородичи смотрели на битву небесных людей, она пришла с охапкой сучьев и не спеша готовила костер в той части стойбища, где живых уже не оставалось.

Вдова высекала искры, луна сияла за ее спиной. Кривая ломка линия подбиралась к старухе — это была кровь из безглавого тела Нохо. Кровь не уходила в снег, она подкрадывалась к дереву, как змея к упавшему птенцу. Искры в руках старухи сверкали все чаще, береста занялась, тонкий зигзаг дыма показался на лице луны…

Линия остановилась в половине шага от костра, помедлила и — бросилась.

Огонь взметнулся в небо, огонь пожирал дерево с оглушительным хрустом, огонь рокотал, будто родился не от малых сухих веток, но бил из подземного жилища великого господина Нга.

Люди побежали к огню. Молодые женщины первыми окружили костер плотным кольцом, следом бежали дети, ползли раненые, оставляя на снегу темный след. Люди простирали руки к пламени, обжигались и кричали от наслаждения болью. Крик перешел в плач. Никто не скрывал слез.

Не плакала только Вдова Ватане. Ее сразу оттеснили от огня, она стояла в своей привычной позе, прижав руки к щекам, молча смотрела на людское месиво и вдруг завизжала так, что все замерли.

— Туда! — кричала старуха. — Смотрите туда! На него!

Ее рука показывала туда, где стоял я.

Весь народ разом обернулся и пополз. Они приблизились, они замерли, как перед великим духом, и не смели тянуть руки. Я не видел их лиц — только спины и макушки голов. Понемногу люди приходили в себя, и ждали смелого, который решится заговорить первым.

Наконец послышался старческий голос:

— Кто ты, воин?

Я заговорил.

— Год назад Ябто из рода людей Комара привез в ваше стойбище Лара, которого называл своим сыном. Ему обещали жену, но вместо нее дали место на деревьях. Я Вэнга — брат Лара. Пришел, чтобы увидеть тех, кто его убил.

Долгим, как зима, было молчание людей. Тот же старческий голос произнес испуганно:

— Какого Лара?

После этих слов я почувствовал, как гнев поднимается к горлу из середины груди.

— Кто-нибудь подойди ко мне, — сказал я. — У нас с братом разные тела, но одно лицо.

Из скопища людей вышел кривоногий старик с широким, приплюснутым снизу лицом. Это он говорил со мной. Старик смотрел долго и внимательно, будто не доверяя глазам, потом остановился на полувдохе и часто заморгал.

— Люди, это же Заморыш… Тот самый, долговязый, больной, которому вдова Ватане воровала еду. Он, выходит, и был Лар. Правду говорит — одно лицо… Прости, воин, у нас очень большая семья.

Вновь обернувшись к людям, старик закричал протяжно:

— Являна, лучик наш, вставай…