– Надя, что там? – послышался встревоженный мамин голос, и ствол сильнее вдавился мне в голову.

– Скажи, шо останешься тута! – велела Вирка, и я, морщась от боли, со всем возможным спокойствием крикнула:

– Я с бабушкой посижу, ей плохо!

– Не, мне дюже хорошо, а вот тебе худо будет, это точно! – хихикнула Вирка, чуть отводя ствол от моего виска. – Пошли на койке посидим, а то меня ноги не держат.

Она навалилась мне на плечо, и я вынуждена была помочь ей дойти до кровати, на которую она тяжело плюхнулась. Я села рядом. Револьвер по-прежнему был направлен в мою голову. Я напряженно прислушивалась к разговору за дверью, отчаянно молясь в душе, чтобы Красносельский поскорей ушел.

– Там ваша матушка, Владимир Петрович? – спросил он сочувственно. – Или ваша, Серафима Михайловна?

– Нет, это наша дальняя родственница, – ответил отец чужим голосом, и я поняла: родители, конечно, сообразили, почему я не выхожу. Теперь они постараются выпроводить гостя как можно скорей, однако тот, похоже, пока не собирался уходить.

– Знаете, Владимир Петрович, – радостно сказал Красносельский, – я ведь пришел вас еще раз поблагодарить. Если бы не вы, мне бы точно погибать! А ваши продукты… и я наелся, и еще с товарищами по несчастью поделился. С товарищами… – тяжело вздохнул он. – Ах, как же эти поганые твари, эти большевики, испохабили такое прекрасное слово! Много времени должно пройти, прежде чем мы это забудем!

– Ишь, губу раскатал! – проворчала чуть слышно Вирка. – Не жди, никогда не забудем!

– Но этого мало, – продолжал Красносельский. – Когда стало ясно, что большевики собираются сдавать город, легко было также догадаться о нашей грядущей участи. И мы решили не ждать, пока нас прикончат, как жалких овец, приведенных на убой. Уж если погибнуть, то в бою. И, может быть, хоть кому-то удастся спастись! Вы помните, Владимир Петрович, нам предписывалось криком звать охранников, если кто-то умирал, чтобы они могли выволочь труп. Мы разработали план. Я встал у двери так, чтобы меня было не видно, мои товарищи вызвали охранника. Один из нас лег в углу – это был наш «труп». Солдат вошел, глянул в его сторону и только собрался позвать других охранников – никто из них не решался входить к нам поодиночке, – как я набросил ему на голову вашу кошелку.

– С-суки… – яростно просвистела Вирка. – Вот и давай им жратву после этого! Вот и жалей их!

– Кошелку?! – изумленно повторила мама. – Почему?

– Это было наше единственное оружие, – объяснил Красносельский. – Может быть, смешное, да, наверное, смешное, но больше у нас ничего не было: ни ремней, ни ложек или вилок.

– Продолжайте, продолжайте! – воскликнул отец.

– В ту же минуту, как я это сделал, один из нас выхватил у него винтовку и заколол охранника штыком.

– Заколол! – вскрикнула мама.

– Заколол… – эхом выдохнула Вирка.

– Простите, Серафима Михайловна, – твердо сказал Красносельский, – но именно заколол. Ведь вопрос стоял так: или мы их, или они нас. Конечно, хотелось бы, чтобы мы их… Мы высыпали из камеры. Еще одного охранника немедленно застрелили из этой же винтовки, другого тоже проткнули штыком. Теперь у нас было две винтовки, патроны, которые мы вытряхнули из карманов охранников, да еще револьвер, который я немедленно схватил, потому что лучше других умел с ним обращаться. Он до сих пор у меня. Вот он.

– А что это за буквы нацарапаны на рукоятке? – спросил отец.

Видимо, они рассматривали револьвер.

– Я бы сказал, что это инициалы той сволочи, которую я убил: М.Ф.Е.П., – ответил Красносельский, – только букв слишком уж много. Да мне, признаюсь, безразлично, что это значит, я взял этот револьвер в бою, и неважно, кому он принадлежал и как его звали!

– Моня Финкельмон его звали, – простонала Вирка. – Егор Прохоров! Ну, сука офицерская… Ну, щас я тебя кончу!

Долговязый Егор Прохоров, Пгохогов, «матрос», который приходил нас грабить! Ну да, это ведь был один из ближайших дружков Вирки! То-то она взбеленилась, даже начала приподниматься с кровати.

– Лежи! – прошипела я, навалившись на нее всем телом. – Лежи, идиотка!

– Пусти! – шипела Вирка. – Пус-сти! Я его пристрелю, падаль эту!

Я напрягла все свои силы, да еще старалась покрепче нажать на раненое плечо. Конечно, вообще-то мне бы с ней в жизни не сладить, но сейчас она очень ослабела, и мне удалось ее задержать, шепча с ненавистью:

– Лежи! Только встань, и я закричу! А выстрелишь в меня, Красносельский поймет, что здесь что-то неладно, и пристрелит тебя раньше, чем ты до порога дотащишься!

То ли разум вернулся к Вирке, то ли боль в плече окончательно лишила ее сил, однако она распростерлась на кровати. Правда, револьвер был по-прежнему направлен в мою сторону.

– Ничего, я его еще достану, эту сволочь! Всех вас достану и прикончу! – прошипела она с такой ненавистью, что у меня и у самой кончились силы.

Только бы пережить этот вечер… Только бы Красносельский поскорей ушел!

Наконец я с трудом отдышалась, села, начала вслушиваться в разговор, доносившийся из гостиной.

– Вас удивила моя форма? – говорил Красносельский. – Регулярных наших частей поблизости нет, а я хочу, я должен сражаться с большевиками. Поэтому и вступил в ряды германской армии.

– Прошу меня простить, – глухо ответил отец, – но я убежден, что с врагами нельзя объединяться даже ради спасения страны.

– Разве вы не знаете, что большевики подписали с ними в Брест-Литовске мирный договор? – спросил Красносельский. – Кстати, я недавно узнал, что германцы предпочли бы заключить его с его императорским величеством или хотя бы кем-то из царской семьи. Разумеется, император решительно отказался. Но большевики охотно пошли на это! Условия его настолько позорны и чудовищны, что я не могу их перечислить. Большевикам наплевать на историю нашего народа, на его доблесть и завоевания наших предков, они уважают Россию даже меньше, чем наши враги, они ненавидят ее даже больше, чем наши враги, и ради того, чтобы их уничтожить, я хоть с дьяволом войду в союз!

– Может быть, вы и правы, – как-то неопределенно проговорил отец. – Не желаете ли выпить чаю?

«Ох нет!» – чуть не закричала я, однако, на счастье, Красносельский отказался:

– Прошу извинить, с удовольствием бы, но должен заступать на дежурство в штабе. Мой привет Надежде Владимировне, пожелания здоровья вашей родственнице. Надеюсь, ей скоро станет лучше.

– В этом ты сам скоро смогешь убедиться, сука! – выдохнула Вирка.

Красносельский наконец ушел, и через минуту в комнату ворвались отец с матерью. Увидели револьвер в Виркиных руках и сразу все поняли.

– Я так и думал, – мрачно проговорил отец. – Неужели ты не веришь, Вирка, что люди могут быть другими, не такими, как ты и вся эта ваша шобла?! Мы не выдали бы тебя, неужели ты не понимаешь?!