— Достаточно плохо уже и то, что я положил вас сюда. По-моему, нам обоим следует стыдиться того, что вы, человек ничем не больной, занимаете эту палату, когда…

— Кто вам сказал, что я ничем не болен?

— …когда снаружи бродит по улицам столько бездомных.

— Если я соглашусь уйти, вы положите сюда одного из них?

— А вы за него заплатите?

Йоссариан предпочел обойтись и без того, и без другого.

В некоторые утра Леон, вваливаясь к нему со своей почтительной свитой, притаскивал с собой и какое-нибудь медицинское светило, а то и двух, специализировавшихся в далеких от его собственной профессиональных областях и записывавшихся на эти утренние экскурсии просто ради того, чтобы окинуть изумленным взглядом печально известного мнительного пациента, который улегся в больницу на предмет полного ежегодного обследования всего через четыре месяца после того, как прошел таковое. И всего лишь из-за того, что ему на краткий мучительный миг явилось видение мучительного видения. Ну и потому еще, что в больнице пациент этот в большей мере, нежели дома (с кем бы он таковой ни делил), чувствовал себя как дома. А еще потому, что в отдельной палате, из которой открывался приятный вид на полный опасностей парк, он почитал себя пребывающим в большей безопасности, чем вне ее, в мире бизнеса, где Йоссариан провел около двадцати пяти лет кряду администратором-консультантом Мило Миндербиндера и его «МиМ. Предприятий и Партнеров», а ныне пребывал в полуотставке, как их же полуадминистратор-полуконсультант.

Великий знаток ангиограмм твердо заверил Йоссариана, что ангиограмма ему не нужна, а невролог столь же мрачно отрапортовал, что с мозгами у него все в порядке. Сам Леон Шумахер считался здесь главным в стране авторитетом по камням желчного пузыря и тяжелой миастении — недугам, никак друг с другом не связанным. Леон страдал хроническим спастическим колитом и лихорадочной завистью к людям вроде его детей, которые не были ни докторами, ни актерами, а денег загребали гораздо больше, чем он. У Йоссариана отсутствовали как тяжелая миастения, так и камни в желчном пузыре, и Леон раз за разом с гордостью показывал его своим студентам в качестве образцовой модели пациента, полностью лишенного всех симптомов — всех до единого! — обычно связываемых с тяжелой миастенией да и с любыми неправильностями в работе желчного пузыря. Йоссариан был редкостной разновидностью того, с чем врачам в ходе их медицинской карьеры встречаться доводится не часто, и они просто обязаны были скрупулезно изучить его — человека, лишенного симптомов какого ни на есть заболевания, даже ипохондрии.

Кровь в стуле Йоссариана отсутствовала, однако доктора все равно обследовали его изнутри, сверху и донизу, используя простенькую на вид, посверкивавшую отраженным светом аппаратуру, которая накачивала воздух во всякие его внутренние трубки и протоки, отчего они вздувались и становились более доступными для осмотра. Слуховой аппарат и спинной хребет Йоссариана подвергли компьютерной томографии. И ничегошеньки в них не обнаружили. Даже синусы его всегда были чистыми, а свидетельств артрита, бурсита, ангины и неврита нигде не наблюдалось. Кровяное давление и система дыхания Йоссариана внушали зависть всем врачам, какие его осматривали. Он отдал им мочу, и они ее приняли. Он потребовал уролога, и они вызвали одного для обсуждения этого образца мочи и необходимых разъяснений, равно как и для проливающих на многое свет комментариев касательно Йоссариановых органов размножения: в последние тридцать — сорок лет, застенчиво признался Йоссариан, его стремление к самовоспроизводству, его, так сказать, «либидо», весьма и весьма ослабло в сравнении с пиковым значением, достигнутым оным в его позднем отрочестве и ранней зрелости.

— Мое тоже, — пытаясь утешить, сварливо сказал, когда они обсуждали результаты этого обследования, Леон Шумахер. Сварливость напала на Шумахера потому, что Йоссариан, судя по всему, относился к убыванию его половой потенции с беспечностью, гораздо большей, чем та, какую позволял себе по этой части он, Шумахер. — И простата у меня такая же большая, как у вас.

— Мне-то какое до этого дело? — сварливо осведомился Йоссариан. — Неужели вы думаете, Леон, что меня интересует происходящее с вами? Было время, когда я моим стояком двери мог прошибать. А теперь — вы посмотрите на него, бедолагу.

— Не хочу. Уберите его обратно, Джон. Где вы, по-вашему, находитесь? Да и вообще, жить вечно вы не будете.

— Именно буду, — выпалил в ответ Йоссариан. — Или умру пытаясь. Я все еще рассчитываю, что вы, медики, сумеете сделать это возможным, хотя моя вера в вас убывает и убывает. Что с вами такое, а? Почему вы топчетесь на месте?

Приходил также лимфолог, чтобы исследовать его лимфу, дерматолог — дерму, эндокринолог — эндокринную систему, психиатр — психику, цистолог — клетки, и нечленораздельно выражавший свои мысли ортопед — ортопедические сочленения. Гематолог дважды удостоверял, что кровь у Йоссариана — лучше не бывает: низкий уровень холестерина, высокий уровень гемоглобина, уровень азота и тот идеален. Специалисты не обнаружили у него ни полипов, ни язвочек, ни хотя бы одной геморроидальной шишки, равно как ни одной проблемы с выделительной и дыхательной системами. Они сочли Йоссариана феноменом и объявили совершенным человеческим существом.

Йоссариан им не поверил.

В биологическом отношении, заявили они, Йоссариан — украшение рода человеческого. Он не поверил и в это. Йоссариан полагал, что у его жены, с которой он не виделся вот уже целый год, тоже нашлись бы возражения на сей счет.

Приходил еще знаменитый кардиолог, чтобы снять электрокардиограммы Йоссариана и сделать рентгеновские снимки грудной клетки, — и этот тоже ни одного изъяна не обнаружил; приходил патолог, чтобы поискать в нем патологии, — не отыскал; приходил предприимчивый гастроэнтеролог — посидел, поговорил, ушел и сразу вернулся, чтобы узнать мнение Йоссариана относительно креативных инвестиционных стратегий, которые он, гастроэнтеролог, намеревался использовать применительно к своей недвижимости в Аризоне; приходил криптограф, чтобы разобраться в почерке Йоссариана, и, наконец, психолог, чтобы разобраться в его психологии, — этого Йоссариан оставил на сладкое, как последнее прибежище, которое может понадобиться ему, если никто другой надежд не оправдает.

— Думаю, вам я довериться могу, — сказал он психологу. — Мне необходимо знать, не являются ли мои ощущения психогенными. Действительно ли я чувствую себя хорошо и отлично или только воображаю это? Вот что меня тревожит. У меня даже волосы на голове дыбом встают.

— По-моему, когда у человека есть чему вставать, это хорошо.

— Да, но как мне быть с периодическими периодами скуки и усталости, апатии и депрессии? — Йоссариан перешел на быстрый, захлебывающийся шепот. — Я обнаружил, что вполуха слушаю разговоры о том, к чему другие люди относятся очень серьезно. Я устал от информации, которую не могу использовать. Мне хочется, чтобы ежедневные газеты были потоньше и выходили раз в неделю. Творящееся в мире меня больше не интересует. Комедии кажутся мне не смешными, а от романов с души воротит. Ничто не трогает меня так, как когда-то. Дело во мне, или это мир стал таким скучным? Будь я помоложе, мне, наверное, хотелось бы спастись и даже спасти бóльшую часть человечества. А будь помоложе мои дети, я ощущал бы некоторую ответственность и за их спасение. И будь я более близок к моим внукам, считай их достойными любви, я бы, наверное, тревожился за их безопасность и мне хотелось бы плакать. Но я ничего такого не чувствую и уже устал от попыток убедить себя в том, что чувствовать тем не менее должен. Все мои увлечения, все восторги исчерпали себя. Будьте со мной откровенны, док. Я должен знать правду. Моя депрессия — следствие расстройства психики?