Всем, что в итоге получал победитель, был опять-таки восторг победы, а он большого смысла не имел. Зато баскетбол сам по себе имел куда больший смысл, чем бейсбол, потому что броски мячом в корзину были не совсем таким же маразмом, каким была беготня по базам, да и требовали они менее слаженной командной игры.

Баскетбол нравился Йоссариану еще и тем, что игру ничего не стоило остановить. Он мог остановить ее в любую минуту, просто забросив мяч как можно дальше, и проделывал это всякий раз, как тот попадал ему в руки, а после просто стоял, ничего не делая, пока кто-то бегал за мячом и приносил его обратно.

Однажды Рогофф подскочил на баскетбольной площадке к игравшему в баскетбол Йоссариану и пожелал узнать, почему это девять солдат стоят, ничего не делая. Йоссариан указал ему на десятого, бежавшего за мячом, который улетел за линию горизонта. Он же, Йоссариан, его только что туда и забросил.

— Ладно, но не стойте просто так, пока он за ним бегает, — потребовал Рогофф. — Выполняйте отжимания.

В конце концов Йоссариан понял, что с него хватит, что дальнейших физических упражнений, дзюдо, прямых левой, бейсбола и баскетбола ему просто-напросто не пережить. Может быть, все они и спасают жизни бойцов, решил он, но не платить же за это такую непомерную цену — цену, которая низводит человека вместе с его жизнью на уровень жалкого животного — обуянного страстью бобра.

Решение это Йоссариан принял утром, и когда после полудня все остальные солдаты отправились заниматься физической подготовкой, разделся и лег на свою койку, стоявшую на втором этаже казармы.

Лежа навзничь в одних лишь трусах и майке, он ощущал восторг человека, совершившего нечто в высшей степени достойное, а становившийся все более тонким, перенатуженный голос Рогоффа, строившего солдат у самого здания казармы, дарил Йоссариану покой. Неожиданно этот голос сменили голоса двух помощников Рогоффа, и Йоссариан услышал, как тот бежит к казарме и поднимается по лестнице. Когда Рогофф добрался до площадки второго этажа, влетел в комнату, где лежал Йоссариан, и увидел его в постели, Йоссариан улыбаться перестал и начал стонать. Рогофф резко затормозил, на лице его появилось выражение пристыженного соболезнования, и к койке Йоссариана он приблизился уже на цыпочках.

— Почему вы не вышли на физическую подготовку? — с любопытством спросил он, уважительно остановившись у койки.

— Заболел.

— Если вы заболели, почему не обратились в лечебную часть?

— Я слишком плох, чтобы обращаться в лечебную часть. Думаю, у меня аппендикс.

— Хотите, я позвоню, вызову «скорую»?

— Нет, пожалуй, не стоит.

— Может быть, мне лучше все-таки позвонить туда? Вас положат в госпиталь, будете отдыхать целый день.

Такая возможность Йоссариану в голову не приходила.

— Да, пожалуйста, позвоните, пусть пришлют «скорую».

— Сию же минуту и позвоню. Я… Боже милостивый, совсем забыл!

Рогофф, заблеяв от ужаса, резко развернулся кругом и на предельной скорости помчался по длинным половицам наполнившегося шумным эхом его топотни коридора к выходившей на крошечный деревянный балкончик двери.

Заинтригованный Йоссариан сел и переполз к изножью койки — посмотреть, что происходит.

Рогофф подпрыгивал на балкончике, хлопая над головой в ладоши.

— Раз-два-три-четыре! — закричал он сверху вниз стоявшим на плацу солдатам. Голос его бесстрашно взбирался к мучительному, опасному фальцету. — Раз-два-три-четыре! Хубба-хубба!

— Хубба-хубба, хубба-хубба, — вернулся к нему снизу сочувственный ропот невидимой аудитории — и продолжал возвращаться, пока Рогофф не воздел руку вверх, обратившись в дрянную карикатуру на регулировщика уличного движения, и ропот этот не придушил.

— Вот так, солдаты! — крикнул он вниз и коротко, одобрительно кивнул. — А теперь попробуем глубокий присед. Готовы? Руки на бедра… начали!

Рогофф сжал ладонями собственные бедра, выпрямил спину и шею, и тело его резко пошло вниз, выполняя первое движение глубокого приседа.

— Раз-два-три-четыре! Раз-два-три-четыре!

Затем он пружинисто встал, снова круто развернулся кругом, и помчал по коридору к Йоссариану, и пронесся мимо него, ободряюще покивав, и затопал по лестнице вниз. Минут десять спустя Рогофф с таким же топотом взлетел по лестнице вверх: рифленое лицо его было красно как бурак, он пронесся мимо Йоссариана, ободряюще покивав, и помчал по коридору на другой конец казармы, к балкончику, а там прервал глубокие приседы и, несколько секунд прокричав «хубба-хубба», велел солдатам приступить к «подскокам ноги врозь». Когда он наконец возвратился к Йоссариану, тот увидел, что Рогофф очень устал. Худая мускулистая грудь его конвульсивно ходила ходуном, явно запаниковав от недостатка кислорода, на лбу подрагивали округлые, крупные капли пота.

— «Скорой»… воздуху не хватает! «Скорой» потребуется время, чтобы добраться сюда, — пропыхтел он. — Придется ехать через все летное поле. Все равно не хватает!

— Ничего, я не спешу, — ответил отважный Йоссариан.

Рогофф наконец справился с дыханием.

— Что же вы лежите просто так, дожидаясь «скорой», — сказал он. — Выполняйте пока отжимания.

— Если ему хватает сил отжиматься, — сказал, когда приехала «скорая», один из принесших носилки санитаров, — так хватит и чтобы идти на своих двоих.

— Именно отжимания и придали ему силы, необходимые для ходьбы, — с профессиональным знанием дела объяснил им Рогофф.

— Мне и на отжимания сил не хватает, — заявил Йоссариан, — и на ходьбу тоже.

Странное уважительное молчание сковало уста Рогоффа, после того как Йоссариана переложили на носилки и настало время проститься с ним. В искренности его сострадания сомневаться не приходилось. Он от души жалел Йоссариана, и Йоссариан, поняв это, от души пожалел Рогоффа.

— Ну что же, — произнес Рогофф, легко помахав Йоссариану ладонью и только тут отыскав наконец слова, исполненные необходимого такта, — хубба-хубба.

— И вам хубба-хубба, — ответил Йоссариан.

— Мотай отсюда, — сказал Йоссариану госпитальный врач.

— Как это? — переспросил Йоссариан.

— Я сказал: мотай отсюда.

— Как это?

— Перестань повторять «как это?».

— Перестаньте повторять «мотай отсюда».

— Вы не можете заставить его мотать отсюда, — сообщил капрал. — Поступил новый приказ.

— Как это? — переспросил доктор.

— Мы обязаны пять дней держать под наблюдением каждого, кто жалуется на боль в животе, потому что многие из тех, кому мы велели мотать отсюда, уже перемерли.

— Ладно, — проворчал доктор. — Подержите его пять дней под наблюдением, а после гоните в шею.