В том же самом году перед внутренними врагами, выступавшими против идей и принципов политически устроенного государства, не устоял Арминий. Все актеры освободили сцену одновременно. Маробод находился в изгнании в Равенне; Арминий пал от меча в результате покушения в Германии, о судьбе самого Германика мы еще услышим.

Маробод прожил в Равенне восемнадцать лет. Он так никогда и не вернул трон. В глазах римлян он был унижен, потеряв свою славу и силу. Однако харакири никогда не было в привычках северных народов. Он удовлетворился тем, что его обидчик Катуалда также отправился в изгнание в форум Юлии. Север вновь погрузился в междоусобицы, от которых его на время отвлекла политика Друза и Германика. Много воды должен был унести Рейн, прежде чем север естественно и постепенно не пришел к объединению. Пока он этого еще не осознал. Борьба, начатая Марободом и Арминием, продолжалась.

Теперь предстояло найти для Германика занятие менее опасное, чем командование армией. Нельзя было позволить ему оставаться в Риме, он привлек всех, кто видел в нем надежду на возрождение олигархии.

Работа на достаточном расстоянии от Рима нашлась для него. Дела на востоке требовали присутствия могущественного человека высокого положения. Свержение Архелая, последнего царя Каппадокии, и его смерть в Риме убедили Тиберия в том, что Каппадокию следует превратить в римскую провинцию. В том же году скончался Антиох III, царь Коммагены, и стране требовалось прямое римское правление. Были волнения в Иудее. Были трудности с Парфией и Арменией. Вонон, которому Август помог взойти на трон Парфии, был свергнут. Ему предложили корону армяне, и легат Марк Юний Силан задержал его в Сирии, чтобы избежать недоразумений с новым парфянским царем. Серьезнее всего было великое землетрясение 17 г., когда пострадали двенадцать городов и был нанесен ущерб всей Малой Азии. Тиберий направил туда десять миллионов сестерциев для возмещения ущерба, а поскольку Азия была сенатской провинцией, он сам ввел налоги в пользу сената сроком на пять лет. Все эти события требовали внимания.

Однако причины, выдвинутые для назначения Германика и его удаления из Рима, вызвали протест его друзей. Они хотели, чтобы он оставался в Риме, но Тиберий категорически не желал этого. Негодование, которое они почувствовали, и ясное понимание политических причин его назначения доказали, что подозрения их были небезосновательны. Сам Германик, видимо слишком добродушный, похоже, не разделял опасений своих друзей. Что бы ни случилось, его положение было устойчивым. У него были превосходные отношения со своим суровым и прямолинейным кузеном Друзом. Большинство людей симпатизировали Германику. Таков был его природный дар.

Тиберий принял меры предосторожности. Он не собирался позволять друзьям Германика безнаказанно затевать политические интриги на востоке, как это они делали на Рейне. Таким образом, легат Сирии Силан, который был личным другом Германика, был заменен Гнеем Кальпурнием Пизоном, человеком совсем иного склада. Этот Пизон во многих отношениях был человеком неординарным. Он происходил из древнего плебейского дома Кальпурниев и являл собой прекрасный пример того, что древний республиканский характер далеко не изжил себя: резкий, гордый, несгибаемый, очень состоятельный, очень независимый, уверенный в себе холерик. Его кристальная честность была общеизвестна. Его жена Плакиния была подругой Ливии Августы. Вот кого Тиберий послал в Сирию в качестве противовеса Германику, это был человек, который не потерпит глупостей со стороны столичных молодых людей и толпы окружавших их льстецов.

Пребывание Германика на востоке было самым важным государственным событием с прошлых времен. Он посетил Афины и Лесбос, и везде его встречали с почетом. Все это очень отличалось от его жизни на Рейне. На Евфрате он вел переговоры с царем Артабаном. Царь был покорен величием и изящными манерами Германика, и дела уладились без особенных трудностей. Единственная проблема Германика заключалась в его отношениях с Пизоном, и здесь их несходство и взаимная антипатия усилились еще и антагонизмом между Агриппиной и Плакинией. Ни сама Ливия Августа, ни одна из ее подруг не могли нравиться дочери Юлии. Пизон занял весьма независимую позицию. Он попросту проигнорировал приказание вести сирийские войска в Армению. Если бы Германик донес об этом в Рим, Тиберий вынужден был бы наказать своего легата, но Германик, видимо введенный в заблуждение своими друзьями, воздержался от принятой процедуры.

Тем временем появились новые проблемы. Возникли неурядицы с наличием продовольствия в Египте, и Германик решил разобраться в проблеме лично. Выделив запасы зерна из правительственных хранилищ, он тем самым способствовал снижению цен. Эта акция, хотя и разумная, способствовала его авторитету, однако посягала на имперские прерогативы, которых непререкаемо придерживался Август. Ввиду определенных и хорошо известных запретов, которые ограничивали вмешательство в дела Египта людей в ранге сенатора без разрешения на то императора, со стороны Германика было неосмотрительным продлить визит, чтобы осмотреть знаменитые памятники старины. Пизон воспользовался ситуацией, чтобы обвинить Германика в отъезде из Азии навсегда, и, когда тот возвратился, он обнаружил, что Пизон отменил его распоряжения и сделал свои.

Эти события и стали причиной довольно серьезной ссоры. Германик настаивал на том, чтобы воспользоваться своей властью, и Пизон вынужден был уступить. Он приготовился, хотя и неохотно, отправиться домой. До сих пор у него был непререкаемый авторитет. Однако в Антиохии Германик заболел настолько серьезно, что его друзья утверждали, будто его отравили. Пизон не воспользовался ситуацией. Услышав эту новость, он прервал свое путешествие в антиохийском порту Селевкии, послал нарочного с выражениями соболезнования и приказанием расследования. В ответ он получил от Германика — или якобы от Германика — письмо, в котором тот отвергал его дружбу и приказывал покинуть Сирию. Пизон продолжил свой путь. Прибыв на Кос, он услышал о смерти Германика.

Смерть Германика стала сенсацией и затронула все римские владения. Ее обстоятельства составляют историческую тайну, которая никогда не выйдет наружу. С момента, как болезнь приняла опасный характер, Германик практически исчезает из вида, и мы погружаемся в туман преднамеренных противоречий и неприкрытой пропаганды, и нам остается лишь гадать об истинных причинах его болезни.

В Антиохии ходили слухи, будто Германик во всеуслышание объявил о том, что его отравили, и на смертном одре поручил своим друзьям наказать убийц.[38] Он не говорил прямо, что Плакиния — преступница, и не заявлял, что Ливия и Тиберий заставили ее совершить преступление, однако дал понять, что можно сделать такой вывод. Его друзьям было приказано позаботиться о его жене и детях (дочери Юлии и внуках Юлии), и все намеки были направлены против Тиберия. Таковы были слухи.