Пользуясь некоторым сходством со своим хозяином, он отбыл в Этрурию, отрастил волосы и бороду и стал появляться, главным образом ночью, в различных городах, распространяя слух, что Агриппа жив. Об этом донесли в Рим. Предполагаемого Агриппу приветствовала толпа народа в Остии. Тиберий раздумывал, оставить ли это дело без внимания или нет. Наконец он отдал распоряжение Саллюстию Криспу, который однажды ночью выкрал Климента.[41]

Теперь, по всей вероятности, нельзя согласиться с тем, что этот эпизод был лишь действием отдельного авантюриста. Агриппа был внуком Августа и братом Агриппины; одно время он также был кандидатом в преемники принципата вместе с Тиберием, и то, что его права на престол были уничтожены решением Августа исключить его из списка претендентов, достаточно спорно. План Климента заключался в том, чтобы доставить Агриппу в армию на Рейне, где мятеж был в самом разгаре. Агриппа смог бы возглавить поход рейнской армии на Рим, если бы Германик отказался это сделать.

Действия Климента[42] нельзя объяснить лишь его авантюризмом. Они требовали таких средств, которых у него не могло быть. Разумеется, за ним стояли люди — сенаторы, и всадники, и даже члены императорской фамилии, все это задумавшие и обеспечивавшие финансовую поддержку.[43] На допросе он не назвал никого из сообщников. Говорят, что на вопрос Тиберия, как это он сподобился выдать себя за Агриппу, Климент отвечал: «Точно так, как ты выдаешь себя за Цезаря». Такой ответ сам по себе может многое прояснить. Тацит передает, что смерть Агриппы уничтожила последние надежды Юлии. Тиберий понял намек. Против него выступали претенденты на принципат — Юлия и ее дети, которые были исключены Августом из числа преемников. Когда дочь Юлии Агриппина вернулась в Рим с прахом Германика, они еще раз попытались возложить ответственность за смерть ее мужа на Тиберия.

Однако наследование, хоть и важный аргумент, был недостаточно силен в императорском Риме того времени, чтобы объяснить все обстоятельства дела. Нерушимость наследственной власти была приобретением более поздних веков. Да и вряд ли была известна корона как символ власти в те времена, когда Тиберий взял на себя труд управлять империей, в то время как императором он вроде бы и не был. Импульс исходил от людей, за которыми стояли Юлия и ее дети. Идея короны была на подходе, но еще не пришла.

Почти одновременно с этим, вскоре после сражения при Идиавизо и последнего вторжения в Германию, происходили и другие события. Луция Либона Друза после некоторой слежки обвинили в колдовстве, то есть в подозрительных и незаконных действиях, требующих объяснения.

Суд был необычный. Одним из найденных при обыске документов был список с именами Цезарей и сенаторов с таинственными значками против некоторых имен. Не последовало никаких вразумительных объяснений относительно смысла этих значков. Сам Либон оказался безвредным чудаком, любительски занимавшимся тем, что называют оккультизмом, однако занятия оккультными науками вряд ли нуждаются в списке политических деятелей — во всяком случае, не тогда, когда этому нет объяснения. Сам Либон отрицал авторство этого документа. Надеялись, что его домашние могут предоставить ценную информацию, причем не из оккультной сферы. Законно запрещалось заставлять рабов обвинять своих господ. Когда Тиберий предложил обойти этот правовой казус, поодиночке выкупив рабов, Либон покончил с собой. Он мог поступить так, чтобы спасти их от следствия, однако исход дела выглядел неудовлетворительным.

Но у Либона были связи. Он не был человеком неизвестным или безродным и представлял определенный интерес. Он был правнуком соратника Помпея Луция Скрибония Либона, на сестре которого был некогда женат Август, и, следовательно, двоюродным братом Агриппины, и также, возможно, братом того Луция Скрибония Либона, что был консулом в 16 г. — в год, когда схватили Климента. Отсюда и интерес Тиберия к этому делу.[44]

Тиберий, судя по всему, пришел к выводу, что Либон был пешкой в руках людей гораздо более коварных, и, хотя тот был признан виновным, собирался вступиться за него, если бы Либон не покончил с собой. В чем именно был признан виновным Либон, так и не выяснено, однако сам эпизод указывал на существование заговора и политических разногласий внутри сенатской партии.

Сенатская оппозиция, таким образом, прибегла к одной из самых неприятных форм оппозиции — скрытому сопротивлению, молчаливой враждебности людей, не имевших конструктивных предложений и желавших не лучшего, но перемен. Их тактика была разрушительной. Подобная оппозиция, хотя и не всегда безуспешна, почти всегда зловеща. Она не исправляет ошибки партии власти, она просто препятствует деятельности других, и ее бесплодность дает повод оправдывать суровые и столь же нерациональные репрессии. Плохая оппозиция может быть таким же злом, как плохое правление, порой даже способствуя ему. Сенатская партия наверняка усилила опасность военного принципата, отравив атмосферу слухами, предательством, сомнениями и недоверием.

Тиберий не мог допустить попыток восстановить республиканские порядки. С его точки зрения — а так считал и Август, — республика как политическая форма все еще существовала. Их же целью было уничтожить принципат и восстановить олигархию. Они действовали осторожно и тайно, их деятельность всегда маскировалась, единственное обличье, в котором они никогда не появлялись, было их собственное. Против этой оппозиции Тиберий и начал выстраивать свою оборону, не вовсе невидимую, но столь же скрытную и в то же время действенную. В ходе этого процесса республика, раздираемая двумя силами, и в самом деле была уничтожена.

Двумя бастионами его обороны стали закон об оскорблении величества и система доносов. В понятие оскорбление величества входило любое преступление, которое грозило государству — республике, — учитывая общественные интересы граждан, это понятие охватывало не только нанесение материального ущерба государству, но и (что, разумеется, было естественным логическим расширением идеи) все, что угрожало его престижу и оскорбляло его величие в глазах людей. Закон об оскорблении величества, в том виде, как он применялся при Тиберии, основывался на этой концепции и призван был оградить личность принцепса как представителя и держателя власти государства.

Несомненно одно. Это был не воинский закон и не единственный акт. Он приводился в действие официальными судами и соответствующими магистратами. Он никогда не привел бы к тому, к чему привел, если бы Тиберию не пришлось искать особые способы для защиты своего положения, и, будучи осторожным и осмотрительным, он, во избежание проявления произвола или деспотизма со своей стороны, поручил сенату осуществлять этот закон. Но разумеется, это был не совсем обычный закон. Он давал возможность начинать судопроизводство еще до того, как вина доказана: обидные или враждебные слова или жесты подпадали под закон об оскорблении величества, даже если их смысл был неясным или имел характер намека. От некоторых политических акций следует либо принципиально отказаться, либо применить их определенным образом, ибо, как только они приобретают конкретные очертания, становится невозможно их остановить.