– Иди, милая, иди, а я прям сегодня открытку твою отправлю.

– Спасибо вам, пирожки очень вкусные, – искренне поблагодарила Мона.

– Ты заходи иногда, может, я тебе историю какую расскажу.

Кивнув и с трудом сдерживая слезы от того, что весь ее гениальный план провалился, Мона направилась к выходу.

«Милая», – прозвучало так тихо, что ей даже показалось, что она ослышалась. Повернулась к почтальону, чтобы в этом убедиться, тот пристально смотрел на нее.

– Я почту прямо сейчас отправлять буду, так что письмо быстро дойдет.

Несколько секунд она пристально смотрела на Савельича, но тот так благодушно улыбался, что ей показалось, будто все это просто игра ее воспаленного воображения. Терять было все равно нечего. Проверить стоило.

Мона вышла из здания почты и зажмурилась – с неба падали крупные хлопья снега, из тех, что так весело ловить языком. Липкие, мохнатые, разлапистые, из них получаются отличные снеговики. Она бы с удовольствием скатала одного с Яном. При мысли о нем настроение стало еще гаже. Что с ним не так? Или это с ней?

Девушка подняла лицо к небу и зажмурилась, снежинки танцевали на носу, ресницах, касались губ холодным поцелуем. Она легонько развернулась и приоткрыла глаза – с выбранного ею ракурса было отлично видно окно почты. Внутри горел свет, а на улице уже стемнело, так что все происходящее в небольшом помещении было видно, словно театральную сцену из темного зрительного зала.

Мона видела, как Савельич взял письмо, вышел из-за своей конторки, положил его на потертый стол. Затем снял с вешалки пальто, надел его, укутал шею шарфом, а на голову натянул смешную вязаную шапку, немедленно став круглым словно колобок и еще больше напоминая сказочного персонажа.

Затем он взял огромный черный зонт, стоящий на подставке, и направился к двери. Возле нее он нажал на кнопку, зонт распахнул хищную черную пасть и перекрыл собой выход. Держа зонт перед собой, Савельич попытался выйти, но ему это не удалось, – диаметр зонта был шире дверного проема. Он попытался снова и снова.

Девушку настолько удивило это зрелище, что, распахнув глаза, она не скрываясь пялилась на почту, ошарашенно наблюдая за происходящим.

Вначале ей показалось, что Савельич таким образом пытается ее развеселить. Но после того, как тот сложил зонт, снял шапку, размотал шарф, снял пальто и вернулся вместе с письмом за конторку, ей стало страшно.

Она попятилась. Голова напоминала сгнившую тыкву, которую случайно пнули и из нее посыпались черви, личинки, бабочки – одна мысль была уродливее другой. Савельич ведь явно дал ей понять, что она должна посмотреть, как он отправляет почту. Но письмо он так и не отправил, совершая какие-то нелепые телодвижения с зонтом. Он хотел таким образом дать ей понять, что ее письмо никуда не уйдет отсюда? Но он мог бы прямо ей об этом сказать или вообще ничего не говорить. Он открыл зонт и попытался выйти из помещения с открытым зонтом. Полная бессмыслица. Никто в своем уме не будет так поступать. Значит, Савельич сообщал, что письмо она отправить не сможет. Не смог сказать ей этого прямо на почте, зная, что за ними наблюдают и, возможно, прослушивают.

Внутри вдруг разлилось странное тепло. Мона не привыкла к тому, что люди делают что-то просто так для других, тем более незнакомцев. Кто знает, чем рисковал Савельич, совершая подобный поступок? Как бы там ни было, она была ему очень благодарна. Девушка решила навестить его завтра же. Послушать истории и немного погреться в тепле.

Домой шагала окрыленной. Наверное, так себя чувствуют выросшие дети, у которых есть заботливые матери. Любимые и любящие бабушки с дедушками, а также те, кого любят беззаветно, не требуя секса в лифте или кабинке для переодеваний. Мир открыт и добр, и эти люди любят его в ответ. От них идет странное очарование, внутренний свет, которому придает силу любовь окружающих, любовь собственной семьи. Обычные такие люди. Ей очень захотелось оказаться на их месте. Она бы променяла все папино состояние на год жизни в любящей семье.

Бросила взгляд на снова идущие часы – половина седьмого. Пожалуй, к графине она уже не успевает зайти, нужно поторопиться к ужину.

Слишком погруженная в собственные мысли, Мона не заметила Кирилла, стоящего на крыльце замка. В себя она пришла от его оклика:

– Где ты была?

– В библиотеке. – Мона пожала плечами и, игнорируя Кирилла, поднялась на крыльцо, делая попытку пройти мимо него.

– А потом?

– А потом на почте.

– Зачем? – Кирилл схватил Мону за руку, не давая ей пройти. Та остановилась и закатила глаза к бархатному небу, в прорези которого ярко, словно прожекторы, светили звезды.

– Было интересно посмотреть, что здесь есть. А что, это запрещено?

– Нет, – Кирилл ослабил хватку, и девушка выдернула руку, – мне нравится, что ты проявляешь инициативу и интересуешься внешним миром, – кивнул он.

Она ожидала, что он скажет еще что-то, но Кирилл промолчал. Несколько секунд девушка разглядывала его профиль. Теперь она знала значение слова «мефистофелевский», и Кириллу оно подходило как нельзя лучше. Злой демон.

– Ты меня убьешь? – вдруг прямо спросила Мона.

– Все будет зависеть от твоего поведения. – Мужчина отвел глаза и потянулся во внутренний карман за сигаретой и зажигалкой.

– Зачем я здесь? – Она вдруг почувствовала, что совершенно не боится его. Словно встала на твердую почву, и ей не стоит опасаться болота, которое могло бы ее затянуть.

– Ты обязательно все узнаешь в свое время. – Кирилл щелкнул зажигалкой и затянулся. Тонкий багряный отблеск еще больше подчеркнул некую дьявольщину его черт.

– Чего ты хочешь от меня? Секса? Или выкуп от папы? – продолжала допытываться Мона, ловя момент.

– Ты задаешь слишком много вопросов, Мария. Сегодня ужин ты приготовишь себе сама. Ты вольна ходить куда угодно в рамках города, но помни, при малейшей попытке сбежать ты будешь наказана.

– «Большой брат следит за тобой», – не выдержала и щегольнула знанием Оруэлла, чья известная цитата как нельзя более кстати подходила к данной ситуации.

Кирилл сделал еще одну затяжку и оценивающе посмотрел на нее, затем кивнул:

– Именно.

Отбросив тлеющую сигарету в снег, он вернулся в замок, а Мона еще некоторое время постояла на крыльце, зажмурив глаза и подставляя лицо снегу. Впервые за долгое время она почувствовала, что действительно счастлива. Достав из кармана бумажную розу, она поднесла ее к лицу и попыталась вдохнуть аромат. Улыбнулась. Глаза зацепились за текст:

Девятое мая. Село Рубежное… один из самолетов… Потерял управление… погибли три человека…

Весь текст читать не стала, философски подумав о том, какая интересная все-таки штука жизнь. Ведь даже на почве ужасной трагедии рано или поздно прорастают цветы. Мона снова положила розу в карман и, замурлыкав под нос популярную мелодию, направилась в свою комнату.