Жизнь группы вернулась в прежнюю колею. Петр на четвертый день встал на ноги и приступил к работе. При встрече с ним Самутин чувствовал себя как побитая собака и лишний раз старался не попадаться на глаза. С одной стороны, Петр был рад этому — одним соглядатаем стало меньше, с другой — сожалел, потому что потерял доступ к картотеке на половину агентуры. После истории с красноармейскими книжками Гопф-Гойер разделил работу отделения подготовки документов прикрытия на два независимых участка. Выход из положения нашелся быстро: мысль — собирать данные на шпионов и диверсантов через инструкторов, занимавшихся их подготовкой — показалась Петру наиболее удачной. Осуществление своего замысла он решил начать с земляков — Лысого и Шевченко. Благо повод нашелся — 200 марок Гопф-Гойера, полученные в качестве компенсации за «досадную ошибку».

В первый же свободный вечер Петр пригласил их «обмыть» свое второе рождение. Оба не дураки выпить, тем более за чужой счет, охотно согласились. После окончания занятий с курсантами все трое, переодевшись в «гражданку», вышли в город. По предложению Шевченко, успевшего изучить злачные места Ростова, компания направилась в «Казачью хату». Она славилась отменной ухой и крепчайшей самогонкой.

«Хата» не произвела впечатления на Петра и мало чем отличалась от подобных заведений, где расслаблялись младшие чины и чиновники из администрации города. О казацком духе в ней напоминали разве что подкова на входе да шашки с нагайками, развешанные по стенам.

Шевченко выбрал место у окна — с него открывался вид на реку — и взял на себя роль хозяина: сделал заказ. Как только подали закуску, он, не дожидаясь ухи, понес с места в карьер — один тост следовал за другим. К тому времени когда ее подали, Шевченко с Лысым основательно опьянели, и у них развязались языки. Не стесняясь, они костерили на чем свет Райхдихта, Коломийца, а больше всего досталось «Замуте». Ярый националист Лысый, несмотря на белогвардейское прошлое Самутина, видел в нем не только проклятого москаля, а и стукача Райхдихта и предупреждал:

— Паскуда вин, Петро, продаст з потрахами и не моргнет! Держись от него далече.

— Ни одной ходки не сделал, а черти че корчит из себя, — вторил ему Шевченко.

— Халдей! Лизожоп хренов! — все больше распалялся Лысый.

— Оно, конечно, начальству надо лизать жопу, так он же, сука, еще повизгивает от удовольствия, — не унимался Шевченко.

— Я так скажу, Петро, дуже не повезло тоби з Замутой. Сволота вин конченная! — заключил Лысый.

— Он мне не начальник, — подталкивал собутыльников к пьяным откровениям Петр.

— Ты, Петро, ще его не знаешь! Рома не даст сбрехать, цэ вин, падлюка, пидставил Мыколу Мащука! — вспомнил давнюю историю Лысый.

— Кто такой?

— До тэби у Замуты був в помощниках, — пояснил Шевченко.

— Гарный хлопец, ни одному краснопузому кишки пустыв, — посетовал Лысый.

— И что с ним стало? — допытывался Петр.

— Яж казав, Замута пидставыл! Тэби ще дуже повэзло, а Мыкола, бедолага, у лагерь загремел.

Перемыв, как следует, кости Самутину, Шевченко с Лысым перешли на службу. Петр не пожалел о потраченном вечере — под пьяный треп о ней, Шевченко проговорился о прошедшей накануне заброске группы диверсантов Загоруйко в район Новороссийска.

В расположение группы Петр возвратился в приподнятом настроении — список агентов абвера пополнился еще семью человеками. Но радость оказалась недолгой — с фронта приходили вести одна хуже другой. Несмотря на отчаянное сопротивление частей Красной армии, гитлеровцы прорвались на Кубань, и их бронированный каток стремительно приближался к Северному Кавказу. Положение под Сталинградом было и того хуже — казалось, еще одно усилие вермахта, и судьба битвы на Волге будет решена.

В штабе группы ликовали, предвкушая скорый переезд на благодатную Кубань. Речь шла о Краснодаре или Анапе. Выходец из Новороссийска Кравец взахлеб рассказывал о тех райских местах. Петр же находился в отчаянии, так как был бессилен помочь своим. Сведения, собранные на агентов, лежали бесполезным грузом в тайнике, а связник от капитана Рязанцева так и не дал о себе знать. В тот, пожалуй, один из самых трудных периодов в жизни разведчика Петра Прядко, судьба необыкновенно щедро одарило его.

В 18 часов в дверь его кабинета постучался дежурный по группе и напомнил: подошло время сдавать помещение под охрану. Петр сложил в сейф дела на агентуру, закрыл дверь на ключ и опечатал. Дежурный проверил печать и, расписавшись в журнале приема-сдачи кабинетов, принял его под охрану.

До ужина оставалось около часа, Петр не стал ждать, отправился в общежитие, переоделся в «гражданку» и вышел на прогулку в город. В той удушающей атмосфере всеобщей подозрительности и доносительства, что царила в группе, короткие вылазки за забор, подобно глотку чистого воздуха, очищали ему душу. Жара спала, из садов потянуло бодрящей свежестью. Тенистые улочки казацкой слободы напоминали Петру милые сердцу Каневцы. Здесь он на время забывал о войне, коварстве Райхдихта и мерзости, которой, казалось, пропитались в группе все и вся. На короткое время разведчик мог освободиться от ненавистной личины холуя фашистов и принадлежать самому себе.

Петр шел хорошо знакомой дорогой и жадно, в полную грудь, вдыхал воздух, напоенный запахом цветов и зреющих яблок. После колодца дорога пошла вниз, и он невольно замедлил шаг. Справа вот-вот должен был показаться хорошо знакомый зеленый забор. За ним, в глубине вишневого сада, пряталась аккуратная мазанка. В ней жила она! Та, что с первого взгляда запала в душу. Стройная девичья фигурка, которую выразительно подчеркивал простенький сарафан, тонкие черты лица, густые каштановые волосы, пышными волнами ниспадавшие на плечи, не могли оставить его равнодушным. Каждый раз, проходя мимо ее двора, Петр искал взглядом девушку. Его так и подмывало окликнуть ее, но разум разведчика брал верх над чувством. Извечное проклятие профессии — провал мог принести семье девушке одни страдания.

Он обогнул куст крапивы и привычно бросил взгляд направо. Сердце екнуло — на месте забора зиял провал. В следующее мгновение вздох облегчения вырвался из груди — забор лежал в малиннике, и над ним копошилась женская фигурка. Ураган, накануне обрушившийся на город и натворивший немало бед, не обошел стороной и казацкую слободу. Охая и причитая, мать девушки, в ней угадывались ее черты, пыталась починить забор. Тяжелый топор в ее слабых руках не держался и валился на землю.

— Хозяйка, не устала мучиться? — вопрос Петра застиг ее врасплох.

Она вздрогнула и, прикрывая глаза от солнца, окинула его настороженным взглядом.

— Может, помочь?

— Ой, спасибо. Туточки работы не на один день.

— Натворил делов ураган, — посочувствовал Петр.

— Та, если б, тильки цэ. Крышу разворошил! Шо нам с Веркой теперь робыть.

— А где хозяин?

— Нэма.

— А соседи.