— Нет, Максимилиан, — отвечает она пугающе-спокойно. — Это моя вина. Только моя. Исключительно моя. Я ненавижу, когда люди опаздывают потому, что сама когда-то опоздала. То, что это может случиться в тот день, было равно одному проценту. Но он сработал и я навсегда опоздала к младшему брату.

— Рано утром? Это случилось рано утром?

— Да.

— Ты была не дома? — предполагаю я.

Муза отрицательно качает головой, а потом долго смотрит в мои глаза, прежде чем ответить.

— Я ночевала у Карины. И задержалась.

Поспешно роюсь в памяти, разгребая завалы. Кажется, Карина говорила, что они с Музой виделись последний раз в нашей квартире, когда та осталась с ночевкой, а у меня была вечеринка. На следующий день прилетели наши родители и мы улетели сюда.

— Рисунок на твоем запястье — его?

Муза кивает.

— Глеб любил пальмы рисовать и мечтал побывать на настоящем острове. Я взяла один из его рисунков и попросила мастера перевести его мне на руку.

Не знаю, что движет мной, но я осторожно беру её руку в свою и медленно поворачиваю женскую кисть. Впервые, когда заметил этот разноцветный рисунок, он показался мне нелепым. А теперь, проводя пальцем по коже, описывая зеленые кисти и кривой песочного цвета ствол, он видится мне в совершенно ином свете.

— Зачем ты сделала это? — спрашиваю я, поглаживая длинный глянцевый бугорок. — Мне сложно представить, что это, но… Зачем так?

— Было сложно, Максимилиан. — Она забирает руку и опускает её на поднос. — Самое темное и беспросветное время в моей жизни. Отца хватило на две недели. Он никогда не пил, но после смерти Глеба — с утра и до самой ночи каждый день. Между бутылками говорил, что это моя вина, а когда сознание хоть немного приходило в себя, забывал о своих словах. Потом повесился.

Такое чувство, что я смотрю фильм ужасов.

— Я подумала, что мне тоже — самое место именно там. Только не там, — со смешком уточняет Муза, кивнув на небо, — а намного ниже. Потому что из-за меня со всеми нами случилось то, что случилось.

Я даже представлять не хочу, как Муза пыталась свести счеты с жизнью, но в мысли лезут и лезут пугающие картины. Трясу головой, провожу ладонью по лицу, не веря, что все эти несчастья могут случиться с одним человеком за такой короткий промежуток времени.

— Карина много раз спрашивала тебя о брате. Почему ты не рассказала ей правду? Она же часто вспоминает о нем и думает, что ему восемнадцать, что он…

Замолкаю, медленно понимая, что все мои слова о мальчишке, которого я никогда не знал, причиняют Музе нестерпимую душевную боль.

— Я не знаю, как говорить об этом, — произносит она после некоторого молчания. — Для меня и Сары стало негласным правилом: мы не обсуждаем, не вспоминаем, не упоминаем о Глебе. Но каждая из нас чтит его память, где-то в своих мыслях улыбается и плачет, вспоминая его, но мы не говорим… Когда долго молчишь, не подкармливаешь и без того имеющееся в тебе чувство вины разговорами типа этого, оно притупляется. Оно есть в тебе, как дурацкий зуб мудрости, но ноет только когда ты его нарочно тревожишь языком. А когда он болит, наружу выползают эмоции, которые я много лет подавляю.

— Прости меня.

Болван, и без того понятно.

— Я понимаю. Понял, точнее. Прости. Я вынудил тебя говорить о том, что причиняет тебе боль. Никак не мог подумать, что… Ты намеренно не говорила об этой трагедии долгое время. Даже подруге не сообщила. Почему мне?

— Хотела попробовать, — говорит Муза надтреснутым голосом и слабо пожимает плечами.

— Ты ведь понимаешь, что об этом нужно будет рассказать Карине. Подробности не нужны, но она имеет право знать о твоем брате. Ты не сможешь вечно скрывать правду, Муза.

— Я знаю.

— Муза?

Она поворачивает ко мне голову и смотрит в мои глаза слишком устало и беспомощно.

— Ты винила Карину в случившемся? Что осталась именно у нее с ночевкой?

Муза опускает глаза на мои руки и её губ касается печальная улыбка, плавившая мои внутренности. Даже слыша весь этот кошмар и представляя Музу в те страшные для её семьи дни, я не перестаю восхищаться красотой женского лица. Я чувствовал, что эту ощутимую стену вокруг себя она возвела не просто так, ведь на всё есть причина. И сейчас, наблюдая за плавными движениями её рук, срывающих виноград с грозди, я ловлю себя на мысли, что мне бы очень хотелось стать тем самым разрушителем, что с одного мощного удара уничтожит эту каменную баррикаду.

— Ты прекрасный сводный брат, — говорит она тихо, лаская взглядом виноградинки в руке. — Переживаешь, что по этой причине я могла обозлиться на Карину и поэтому ни разу не попыталась найти её. А теперь, когда наша дружба вновь возродилась, беспокоишься. — Окаменевший в считанные секунды, взгляд Музы мгновенно врезается в мое лицо. — В том, что случилось нет её вины. И никогда не было. Но, прежде чем осознать, что вина полностью ложится на мои плечи потому, что она — именно моя и ничья либо, я винила в случившемся даже своего отца, которого так же, как и меня не оказалась рядом с Глебом. Только у него на то были уважительные причины, чего не скажешь обо мне. Наверное, будь Карина рядом, а не за три девять земель, сейчас всё было бы иначе.

Я молчу потому, что полностью с ней согласен.

Незнакомая легкость касается моих плеч сразу после пробуждения. В груди будто дополнительный резервуар с воздухом появился и я только-только ознакамливаюсь с инструкцией по эксплуатации. Не знаю, в какой момент посчитала нужным рассказать о Глебе, но теперь точно понимаю, насколько необходимо говорить, а не замалчивать свое горе. Я благодарна Максимилиану за его непреодолимое давление и замаскированную под любопытство требовательность знать то, что вызывает вопросы. Меньше всего на свете я могла бы подумать, что человеком, с кем я решусь немного поговорить о своей боли в сердце, станет именно он. Тот, кого я обвиняла и, порой, до сих пор считаю виновным в собственной глупости. Эту бесконечную цепь случайностей разбить мне пока не удается. Мне бы хотелось прервать её в том месте, где начинаются мои глупые и нелепые чувства к восемнадцатилетнему Максимилиану, не подкрепленные абсолютно ничем, кроме девичьего идиотизма.

Я влюбилась в него. Тогда, в пятнадцать лет, я с нетерпением ждала, когда Карина пригласит меня в свой новый дом, где возможно я увижу самого красивого и мужественного парня на всей планете. И я была рада, что он не замечает меня, ведь точно знала, что слюни текли по моим коленям, стоило только Максимилиану появиться в поле моего зрения. И вместо того, чтобы спешить домой, где меня ждал младший брат, я, как последняя дура, купилась на мнимый шанс стать той, на кого Максимилиан обратит внимание. Пусть даже пьяный, не соображающий и всего лишь на какой-то короткий момент… Его внимание стоило мне целой жизни восьмилетнего мальчика. Моего брата. Моего маленького и родного братика.