Я открываю глаза. Вереница пухлых облаков в небе придает поляне странный облик. Травинки, ветки и цветы, почти невидимые в раскаленном воздухе, обретают четкие очертания, словно их только что создал резец искусного скульптора. Ветер шелестит листвой деревьев, словно разливается мелодия кото,[31]флейт и сямисенов.[32]Китаянка спит. Ее платье прикрывает щиколотки. Опавшие листья превращают сине-лиловую ткань в роскошную драпировку с затейливыми складками и волнами.

Может, она сейчас поднимется и затанцует на сцене, куда пускают лишь богов да мечтателей?

Из-за туи выглядывает солнце, и на лице спящей возникает золотая маска. Она издает легкий стон и переворачивается на правый бок. На левой щеке остался след от травинок. Я молча разворачиваю веер и держу его над головой китаянки. Нахмуренные брови разглаживаются, на губах появляется легкая улыбка.

Я тихонько ласкаю ее тело тенью от веера и не могу совладать со сладострастием. Резким движением сворачиваю опахало.

Как мог я спутать целомудрие и безразличие, почему оставался глух к знакам, которые она мне подавала? Она уже полюбила меня, а я продолжал относиться к ней как к маленькой девочке. Именно сила тайной страсти превратила ее в женщину. А сегодня она с невиданной отвагой отдается мне. Рядом с ней я похож на труса, опасающегося ловушки и избегающего объятий любимой женщины из страха за свою жизнь.

Скоро начнется война. Завтра я отправлюсь на фронт и покину ее. Разве могу я воспользоваться ее невинностью?

Военному человеку на роду написана смерть — не любовь.

Я закрываю глаза, чтобы вернуть ясность ума. Представляю себе заснеженное поле боя, траншеи, вырытые в промерзшей земле, разложившиеся трупы. Отрезвляющее средство против чар залитой солнцем поляны.

Что-то прикасается к моей ноге. Китаянка сворачивается клубочком. Кажется, она страдает, что-то мучит ее. Замерзла? Балованное дитя не должно так долго спать на голой земле. Я тихонько трясу китаянку за плечо. Она не просыпается, ее тело сотрясает дрожь — кошмар не уходит. Я хватаю ее ладони, кладу их к себе на колени. Она как будто успокаивается.

Мне чудится, что я вижу отблеск счастья под ее закрытыми веками.

Я должна отправиться к Лунной Жемчужине, на другой конец города. Матушка не хочет отпускать меня, боится, что я не успею вернуться к обеду.

Я смеюсь над ее беспокойством.

— Смотрите!

Я топаю ногой и подпрыгиваю, но не опускаюсь на землю, а взлетаю, размахивая крыльями. Наш дом уменьшается в размерах — он не больше кирпича, нет — песчинки, затерянной на аллее городского парка.

Впереди — ни облачка, ни птички. Меня несет ветер, я скольжу, переворачиваясь в потоке, ввинчиваюсь в бесконечность. Внезапно обрушивается вечная ночь — холодная и глубокая. Звезды смотрят задумчиво, не мерцают. Их блеск притягивает меня, я пытаюсь долететь до них, и в это мгновение жестокая боль скручивает внутренности.

Я лечу вниз, парализованная судорогой. Машу руками, ногами, крыльями, но не могу удержаться и мгновенно проваливаюсь сквозь мой город и мой дом в бездну.

Я горю. Меня тошнит. Я кричу от ужаса.

Кто-то подхватывает мое тело в падении. У кого такие длинные руки, чтобы выловить меня из океанских глубин? Я не двигаюсь. Я не должна шевелиться, чтобы он мог извлечь меня из мрака. Уверенно и нежно он вытягивает меня наружу, к жизни, как акушерка, помогающая ребенку родиться. Жар его ладоней проникает под кожу, разливается по телу. Я голая, сморщенная, красная, я свернулась клубочком, меня пугают свет, шумы и шорохи мира. Я дрожу от наслаждения.

Открыв глаза, я встречаюсь взглядом с незнакомцем и от удивления рывком вскакиваю.

Он тоже поднимается. Я хватаю сумку и убегаю.

Закат набросил на плечи холмов пунцовое покрывало. Еще вчера я была не в силах смотреть на багрянец сумерек — он напоминал мне красное солнце, висевшее в тумане в утро казни. Теперь я бросаю ему вызов.

Я долго ищу рикшу. Солнце уползает за горизонт, в бледном вечернем сумраке в небо взлетают вороны. Скоро меня накрывает ночь. Дорога пролегла через широкое пшеничное поле, над которым танцуют светлячки.

Луна словно прочерчена мелом.

Незнакомец следует за мной. Звук его шагов пугает и одновременно восхищает меня. Догонит он меня или нет?

Я больше не боюсь призраков. Этой ночью Минь и Тан вернулись в свои могилы. Пусть покоятся с миром! Я стала другой женщиной и ношу свое имя, как цикада воспоминание о земле, на которой она спала, пока была куколкой. Я больше ничего не боюсь. Жизнь — всего лишь партия в го!

Мужчина держится на расстоянии.

Проезжает рикша.

Я подзываю его.

Сажусь — одна.

Возница пускается бегом.

— Подождите!

Незнакомец жестом удерживает коляску.

— Подождите! — повторяет он дрожащим голосом.

Он стоит под фонарем и кажется мне непомерно высоким и невыразимо одиноким. Его взгляд ласкает мое лицо.

Я опускаю глаза и утыкаюсь взглядом в спину возницы.

Рикша трогается с места.

Я слышу за спиной удаляющийся голос:

— Вы ведь придете играть завтра вечером, правда?

Я поднимаю лицо. Слезы щиплют глаза. Я пожираю взглядом темноту сквозь эту соленую пелену. Я должна прогнать прочь глупые рыдания. По тротуару движутся тени прохожих, светятся окнами дома. Сотни разных жизней проходят за стеклами.

У меня совсем нет сил, и я решаю лечь спать без ужина. На кровати нахожу письма, пришедшие с вечерней почтой.

Матушка подробно и спокойно, как подобает образованной женщине, описывает главное событие месяца: маленький брат отправился в Китай.

«Вначале тишина в доме удивила меня, — писала она. — Чтобы не думать о том, что все мы расстались, я принялась убираться. Я навожу порядок, и это помогает мне забыть о вашем отсутствии. Я нашла ваши детские кимоно и едва могла поверить, что вы так быстро выросли и оба сражаетесь за нашего императора».

Брат в своем письме просил прощения за то, что не испросил у меня позволения покинуть Матушку.

«Мы скоро встретимся в Китае, на фронте. И ты сможешь наконец гордиться мной!»

Его наивность исторгает из моей груди тяжелый вздох. Больше всего на свете я хотел бы защитить его от жестокости войны. Но разве могу я запретить ему отдать жизнь за родину? В детстве я был его кумиром. После смерти отца он взбунтовался против моей власти, а сегодня снова берет с меня пример.