Заметив ее на площади Тысячи Ветров, вспоминаю, как странно она выглядела под дождем на берегу реки. Что она там делала? О чем думала? Вчера эта девушка как безумная бродила в тапочках по городу, сегодня ее гладкие волосы зачесаны со лба и заплетены в тяжелую косу: она снова стала холодным, расчетливым игроком в го.

Что-то изменилось в ней за прошедшие сутки. Или это я смотрю на нее другими глазами? Ее грудь под платьем унылого цвета округлилась. Тело утратило детскую угловатость, став сильным и гибким. У нее жесткий взгляд, брови нахмурены, но нежный розовый рот будит во мне желание. Она хмурится, нервно поигрывает кончиком косы. Кажется, что расцветающая в девушке жизнь причиняет ей страдание. Она ставит камень на доску.

— Хороший ход! — замечает подошедший к нашему столу мужчина.

На площади Тысячи Ветров люди бродят между столами, смотрят, а иногда даже позволяют себе давать советы. Незнакомцу лет двадцать, волосы у него напомажены, он сильно надушен и мгновенно вызывает у меня раздражение.

Я делаю ход.

Молокосос восклицает:

— Какая досадная ошибка! Следовало пойти сюда!

Махнув тонкой розовой рукой, он указывает пальцем, который украшает кольцо с белым нефритом, на одну из клеток.

— Я друг Лу, — объявляет он, обращаясь к китаянке. — Я приехал из Новой Столицы.

Она поднимает голову. Они обмениваются любезностями, она встает и отводит его в сторону.

Ветер доносит до меня голоса молодых людей. Между ними сразу установилась близость. Они уже обращаются друг к другу на «ты». В китайском языке пять тональностей, он напоминает пение и режет мне слух. Поддавшись досаде и раздражению, сминаю в кармане жасминовый браслет.

С тех пор как я начал приходить на площадь Тысячи Ветров, игра в го заставляет меня забывать, что я японец. Я поверил, что стал одним из местных жителей. Теперь я вынужден напомнить себе, что китайцы — люди иной расы, живущие в другом мире. Нас разделяет тысячелетие истории.

В 1880 году мой дед участвовал в реформе императора Мэйдзи, а их предки служили вдовствующей императрице Цыси. В 1600-м мои, проиграв сражение, делали себе харакири, их — захватывали власть в Пекине. В Средние века женщины моего рода носили кимоно с длинным шлейфом, подбривали брови и красили зубы в черный цвет, а их матери и сестры собирали волосы в высокий пучок. Уже тогда они перебинтовывали ноги. Китаец и китаянка понимают друг друга без слов. Носители одной культуры, они притягиваются, как два магнита. Как могли бы любить друг друга японец и китаянка? Между ними нет ничего общего.

Она задерживается. Ее зеленоватое платье, еще минуту назад казавшееся олицетворением печали и уныния, среди деревьев начинает внезапно излучать свежесть. Возможно, это и есть образ Китая — предмета моей страсти и одновременно ненависти? Когда я рядом, меня печалит убожество этой страны. В разлуке я тоскую по ее прелестям.

Она даже не смотрит в мою сторону.

Я покидаю площадь.

Чен сообщает, что мой кузен преподает игру в го в Пекине.

— Кстати, Лу женился, — добавляет он, не спуская с меня глаз.

Эта новость оставляет меня равнодушной.

Чен живет в Новой Столице. Он заявляет, что они с Лу — лучшие друзья. Именно он представил Лу императору. Послушать Чена — так он самая могущественная особа в Маньчжурии.

Я завидую беззаботности этого сына министра, довольного собой и собственным существованием. Прошлое возвращается ко мне по крупицам. Это было сто лет назад. Жизнь была прекрасна. Мы с кузеном были очень похожи на Чена. Считали себя лучшими игроками в мире. Моя сестра была еще не замужем. Обе мы были девственницами. Она прерывала наши с кузеном партии, принося чай и пирожные. Сумерки неторопливо раскидывали по небу алые сети. Мне было неведомо предательство.

В тот же день Чен уезжает в Новую Столицу, оставив мне надушенную карточку с новым адресом кузена Лу, и обещает вскоре вернуться и вызвать меня на поединок в го.

Я возвращаюсь на свое место. За столом никого нет, мой противник ушел, не оставив даже короткой записки. Я так устала, что у меня нет сил даже рассердиться. На этой земле люди приходят и уходят. Каждому свой час.

Я собираю камни. На западе солнце никак не покинет небосвод. Облака напоминают торопливый росчерк пера. Кто расшифрует это предсказание моей судьбы?

Я зажимаю черный камень между пальцами. Его гладкая поверхность отражает свет дня. Во мне живет зависть к его бесчувственному сердцу и ледяной чистоте.

Кузен Лу утешился новой любовью, и я рада, что он так быстро вновь обрел радость жизни. Незнакомец ушел, не доиграв партию. Го для него — не более чем забава. Мужчины не живут страстями. Они легко преодолевают сердечные переживания. Минь преподал мне хороший урок. Смысл их существования заключается в чем-то ином.

Мой рикша резко останавливается. Посреди улицы стоит человек. Он кланяется мне до земли. Незнакомец просит извинить его и умоляет продолжить игру завтра после полудня. Я слегка киваю и приказываю вознице ехать дальше.

Я должна оставить его там. На его собственном пути.

«В этом мире мы шагаем по крыше ада и созерцаем цветы».[28]

Только созерцание красоты способно отвлечь солдата от страстного желания исполнить свое предназначение. Цветам же безразличны чувства восторженных почитателей. Они расцветают на краткий миг, чтобы умереть.

Последние новости принесли в казарму лихорадочное возбуждение. Нанеся китайской армии несколько чувствительных поражений подряд, наши дивизии подошли к предместьям Пекина.

Попавшая в отчаянное положение армия Сун Чжэюаня и Чжан Цзычжуна боится Чан Кайши больше, чем японцев. Опасаясь, что его войска придут на север и захватят их земли, генералы отвергают помощь китайцев и хотят начать мирные переговоры.

В ресторане Хидори атмосфера накаляется с каждой минутой. Наиболее воинственные офицеры требуют взятия Пекина, осторожные опасаются вмешательства Советского Союза и заявляют, что главное сейчас — усилить японское присутствие в Маньчжурии.

Сегодня я не был у Орхидеи. Тело мое свежо и упруго, ум работает ясно и четко. Я не участвую в жарком споре и безуспешно пытаюсь помешать товарищам перейти к выяснению отношений на кулаках.

Споры продолжаются до поздней ночи. Несколько пылких лейтенантов обнажают грудь и клянутся покончить с собой, если императорская армия заключит мир с Пекином.

Эти слова еще больше подогревают страсти.

Я незаметно выскальзываю из казармы. В центре плаца ветер доносит до меня нежный аромат ночных цветов. Я взволнован и горд своей принадлежностью к поколению бескорыстных борцов за благородное дело. В нас и через нас возрождается самурайский дух, погубленный современной жизнью. Мы переживаем период неопределенности. Мы отчаянно жаждем увидеть завтрашнее величие нашей родины, зная, что нам не суждено его дождаться.