Правда, самозванному бухгалтеру Рашну и его спутникам не выпало возможности толком оценить великодушное благодеяние Байсанского дня. Самозванному бухгалтеру и его спутникам было совершенно не до окружающих красот (верней, не до абсолютного отсутствия таковых). Очень трудоёмким оказался на практике вроде бы с виду сущий пустяк – выйти из корабля. То есть именно само «выйти» не стоило ни малейших хлопот: когда шлюзовой отсек заполнился водою примерно до уровня Матвеевых подмышек, Клаус открыл внешний люк и содержимое шлюза попросту выплюнулось за борт и далее (на поверхность) вместе с внушительных размеров пузырём. А вот потом…

Озеро было, говоря мягко, не маленьким, а Клауса угораздило плюхнуть «Каракал» на изрядном удалении от любого из берегов. Добираться до суши планировалось с помощью самонадувающегося моторного понтона. Именуемый оным тюк эластичного, но согласно техпаспорту практически ничем на свете не пробиваемого, непрокалываемого и непрогрызаемого материала выплюнулся вместе с участниками вылазки, громоздко закачался на грязнобурой пене, мягкое колыхание которой исполняло на местном водоёме обязанности волн – закачался и не спеша приступил к самонадуванию.

Водоотталкивающие экспедиционные комбинезоны отталкивали воду до полной непотопляемости, и четверо отважных первопроходцев болтались вокруг постепенно обретающего форму понтона, как… «Как мухи в газировке», – сказал чей-то голос, неузнаваемо изувеченный внутришлемным интеркомом. А другой голос тут же сообщил, что насколько ему, голосу, известно, никто ещё пока не додумывался газировать бычачью мочу.

Матвей попробовал использовать обозначившуюся задержку для попытки осмотреться. Изо всех сил опершись руками о плоскую спину случившегося рядом исполнительного механизма и чуть оный не утопив, он до пояса высунулся из пародии на воду… Но ничего путного увидать не сумел – только плоские круглоглазые зеленоватые ряхи дыхательных шлемов да много-много газированной бычьей мочи. Возвратившись в исходное состояние, лже-бухгалтер лже-Рашн от нечего делать стал было прикидывать габариты быка, способного оставить после себя лужу такой обширности. Как вдруг недоделавшийся понтон издал внушительное басовитое «бум!» и принялся сдуваться обратно (несоизмеримо оперативнее, чем до этого надувался). А рядом с ним вспорол пену и канул куда-то вглубь полупрозрачный плавник, туго распяленный на частоколе чёрных копьеподобных игл.

Размеры ли плавника произвели такое волшебное впечатление, желто-зелёная ли мерзость, которой сочились острия игл, лёгкость ли, с которой эти самые иглы пропороли сверхпрочный эластопласт – чёрт его знает. Так ли, иначе, но все наличествовавшие вблизи представители славного биологического вида хомов сапиенсов оцепенели на миг, а потом, не сговариваясь, рванули к берегу с такой скоростью… любой пловец-профи, увидав, от зависти моментально бы нажил прободную язву желудка. Ведь что он такое, профи-то? Ведь ему-то, гадине, благодать: гидрокостюмчик… считай, вторая уютная кожа – не хуже, чем натуральная своя (хоть поправде, конечно же, не своя, а как бы дельфинья)… и он, профи-то, налегке; и плавать ему в настоящей чистой воде, а не в этом самом; да ещё и деньги платят немалые… А тут…

…Пористая буро-зелено-синяя масса вдруг выскользнула из пены навстречу Матвею, смазала его по наличнику, мёртво облепив псевдостёкла вотч-амбразур; потом тем же скользящим размахом проехалась по груди, животу, коленям… Лже-бухгалтер отчаянно забарахтался, но довольно быстро сообразил, что гребёт ладонями нечто хоть и податливое, но всё же явно не жидкость. Секунду спустя ниппель внутришлемной подачи тоник-питья, ни с того ни с сего возбудившись, вдавился Матвею в нижнюю губу, и тот очухался по-настоящему. Очухался и осознал себя лежащим мордой книзу в некоей аморфной вязкоподвижной массе (попросту говоря, в грязи). Похоже, заплыв неожиданно завершился успехом.

Ниппель согласился обмякнуть лишь после того, как Молчанов охлестнул его многострадальными своими блинчатыми губами и сделал непонарошечный глоток. Пойло было тёплым и гадким, зато оно моментально прогнало отвратительную дрожь в руках-ногах и прочистило мозги. Настолько прогнало и прочистило, что Матвей попытался встать.

Отчасти это удалось. Он без особого труда поднялся на четвереньки, чуть передохнул и собрался было продолжить, но тут его правое колено поползло куда-то вправо, а левый кулак поехал куда-то влево… Через миг Матвей ляпнулся в исходную позицию, и всё, что было понавьючено у него на спине – энергобатареи, проклятая пулевая стрелялка, синтезаторы дыхательной смеси, еды и питья, что-то еще – вся эта переносная барахолка увесисто и многоугло пришмякнула хозяина сверху.

Затем рядом заслышалось ещё какое-то чавканье, постороннее. Неведомая могучая сила вздёрнула псевдобухгалтера на ноги, развернула, смахнула с вотч-амбразур синюю пакостную замазку, и Бэд Рашн получил возможность видеть.

Первым подарком вновь обретённого зрения оказалась возможность обнаружить прямо перед собой глазастую серозелёную образину, встопорщенную перфорированными бородавками выпускных клапанов и внешних микрофонов.

«Интересно, моё дыхание тоже отдаётся в наличник вот-таким идиотским ёканьем щёк?» – очень к месту подумал Матвей и ещё более к месту хихикнул.

– Очухался? – вопросительно прохрюкал в интеркоме голос, кажется, Крэнга.

– Очухался, – утвердительно прохрюкал в интеркоме чей-то другой голос. Молчанов немедленно озлился на анонимного непрошенного ответчика (какого, дескать, чёрта-дьявола лезет расписываться за других?!), однако почти сразу же понял, что злиться не на кого. Никто за него, Молчанова, не расписывался, а, значит, понятно, чьим тот утвердительный голос был. Такими вот изощрёнными трассами выдрючивается мысль разумного существа, не в свои штаны угодившего (про штаны – это на текущий момент как в переносном смысле, так и в прямом).

В общем-то, хулиганил не только мыслительный аппарат. Хулиганило всё. Ноги норовили разъехаться в стороны; дышалось с хрипом и свистом; где-то в недрах скафандра балансировал на границе слуха и подсознательного мировосприятия панический зуммер готовой захлебнуться и сдохнуть системы потопоглощения… Изрядно же твоих, псевдобухгалтер, силёнок сожралось давешним рекордным заплывом…

Малейшая попытка шагнуть при таком состоянии обещала завершиться (с вероятностью процентов этак в сто пятьдесят) неуправляемым броском по траектории совмещения старт-объекта «морда» с финиш-пунктом «грязь». Так что Матвей решил малость потянуть время, дисциплинировано стоя там, где поставили – ни уже толком на берегу, ни ещё толком в воде. А чтоб не стоять зазря, можно, наконец, оглядеться.

Оглядка принесла разочарование: заплыв бухгалтера Рашна, оказывается, вовсе не был рекордным. Бухгалтеровы спутники (кроме, разве что, исполнительного механизма) уже имели место на берегу, причём, судя по всему, довольно давно.

По чему всему судя?

А вот.

Клаус и Фурункул (опознанные методом исключения) переминались по щиколотку в синюшной губкообразной эрзац-траве шагах на тридцати от обреза мочеподобной эрзац-воды. Мало того: после них на Байсанской «синюхе» не осталось следов. А вот за Крэнгом (который уже ковылял прочь от берега, поскальзываясь на каждом шагу и на каждом же шагу разражаясь матерным лингвистическим ассорти) тянулся отчётливый след. Причём не только тянулся, но и затягивался. Еле заметно. Не спеша. Вальяжно. Матвею даже примерещилось, что внешние микрофоны доносят смачное медленное почавкиванье – словно этакий огромный губастый (ой, вот губастость сейчас поминать кому бы другому!) рот кривится, коверкается в беспрерывных самодовольных ужимках… Что ж, в причине для самодовольства поганой губке не откажешь. Изрядными проблемами может обернуться это её умение быстро заживлять следы: наверняка ведь она следы не одних только землян заживляет!