Когда подходящая квартира найдена и поставлены новые замки, сквоттеры расползались по захваченной территории. Осматривались. Обживались.

Пару недель они наблюдали, как среагируют на захват соседи и милиция. Если реакция была недружелюбной, просто искали новое помещение. Если всем было наплевать, смело начинали ремонт. В скучных советских книжных магазинах новые жильцы покупали огромные карты мира. Стоили они то ли три, то ли пять копеек за штуку. Карты печатались на хорошей мелованной бумаге, и вся оборотная сторона у них была белая. Сквоттеры рулонами скупали эти листы и оклеивали ими стены. Получалось огромное, идеально белое пространство.

В пустующих квартирах оставалась брошенная антикварная мебель. Двери часто были старинные, дубовые, с тонкой резьбой. На полу валялись дореволюционные фото прежних жильцов. На потолках сохранялась лепнина, а в комнатах – реальные камины. Сквоттеры подключались к ближайшей линии электропередач, проводили себе телефон, газ и воду. В общем, устраивались.

В 1920-х аристократические апартаменты петербургского центра перегораживали, уплотняли, приспосабливали под коммуналки. Спустя полвека сквоттеры выламывали лишние перекрытия и восстанавливали историческую планировку. Порой помещения оказывались по-настоящему огромными. Когда молоденькая художница Ольга Тобрелутс захватила квартиру в знаменитом Египетском доме на Захарьевской, то пришлось купить маленький электрокар: без машинки путь из одного конца квартиры в другой занимал почти семь минут.

Самые первые сквоты стали появляться в Ленинграде еще в конце 1970-х. Тогда художник Тимур Новиков устроил модное заведение прямо в здании церкви Святых Кирилла и Мефодия. Теперь там находится грузинский национальный приход, а тогда оно пустовало и разрушалось.

Охраняла церковь сильно пьющая женщина-сторож. За какое-то количество алкоголя с ней удалось договориться, и следующие несколько месяцев приятели Новикова жгли: устроили выставку своих полотен, провели несколько parties и масштабных попоек. Однако церковное помещение было тесноватым и неудобным. Поэтому еще некоторое время спустя парни перебрались в здание, стоящее на улице Шпалерной, ровно напротив Большого дома. Это место получило известность как галерея «АССА». Там художники смогли наконец развернуться по-настоящему.

Здесь проводились буги-вуги-вечеринки, демонстрировалось самодеятельное кино, устраивались первые в стране показы авангардной моды. Художник Энди Уорхол как-то прислал владельцам галереи банки со знаменитым томатным супом «Campbell» (и это стало первой выставкой Уорхола в СССР), а московский режиссер Соловьев снял в галерее несколько сцен фильма «АССА».

Тут собирались художники-некрореалисты – угрюмые типы, изучающие жизнь методом принюхивания к запахам кладбищ. Эти парни работали в моргах. Вечерами ездили на раскопки «подснежников» – засыпанных снегом трупов животных где-нибудь в парке. Чего стоили одни их творческие псевдонимы: Андрей Мертвый, Евгений Дебил, Алексей Трупырь… Кто-то из некрореалистов однажды приволок в галерею здоровенную дохлую жабу и, зубами отрывая от тушки большие куски, всю ее съел. Очевидно, жаба была несвежая. Запершись в туалете, художник потом долго блевал.

Еще здесь сложился собственный театр. Основной его примочкой была непредсказуемость. Заходишь в зал, а на голову тебе выливают пакет кефира – вот и спектакль! Как-то в театр пригласили генконсула США. Он был неплохим парнем: иногда привозил из Америки пластинки или книжки по современному искусству. Да и на спектакль явился без разговоров. Сперва все шло вроде бы неплохо, но посреди представления в зал вломилась толпа кагэбэшников с пистолетами и удостоверениями. Они что-то орали, махали руками, потом скрутили консула и вывели его на улицу. На следующий день американец был выслан из страны. Я же говорю: основной примочкой театра была его непредсказуемость.

К середине 1980-х «АССА» стала самым модным местом в городе. Ориентируясь на нее, и иные деятели культуры стали открывать собственные подпольные клубы и галереи. Например, шестидесятилетний аристократ Олег Сумароков.

Тогдашний ленинградский андеграунд был полон странных типов. Однако Олег Михайлович выглядел немного чересчур даже для этого мира. Его родословное древо корнями упиралось прямо в шведского конунга Рюрика. До революции его предки славились чудачествами и щедрой благотворительностью. Олег Михайлович отличался приблизительно тем же.

Внешне он был типичный советский пенсионер. Этакий добрый дедушка. Поношенное пальто. Седые вихры. Но его сердце под пальто билось в стиле хеви-метал. Как-то, уже в перестройку, Сумароков должен был выступать на очень официальном мероприятии (что-то о модной тогда молодежной культуре). Телекамеры. Отечественные академики. Иностранные инвесторы. Чиновники в строгих костюмах. Сумароков пришел тоже в строгом костюме. Сказал прочувствованную речь. Развернулся, чтобы сесть на место, и зал замер. Брюки сзади у выступавшего были разорваны пополам и не могли скрыть ни единого сантиметра старческих ягодиц.

Опыт организационной работы у Сумарокова был богатый. Еще в 1960-х Олег Михайлович организовывал радикальные акции по защите памятников старины. Такие, знаете, в стиле сегодняшних «гринписовцев». Потом занимался парашютным спортом и вроде бы даже имел почетный парашютистский значок. Стал чуть ли не первым в стране культуристом. Особых успехов не достиг, но штанги тягал до старости. При этом беспробудно пил. Допивался до того, что зимой, со шваброй наперевес и босиком, выбегал на улицу и принимал бой с армией видимых только ему гигантских крыс.

Под конец жизни он стал протестантским пастором. Правда, ненадолго: из церкви его поперли. Вместо проповедей Олег Михайлович приглашал к амвону знакомых панк-рокеров, и прихожане в ужасе затыкали уши ладонями.

Побывав пару раз в галерее «АССА», Сумароков вскоре открыл совсем рядом собственный сквот, который (в честь любимой рок-группы, где играл его сын) назвал «Клуб НЧ/ВЧ». Всего за пару лет сквот вырос в огромную неуправляемую коммуну. В рушащемся неотапливаемом здании жили сотни людей: джанки, первые кришнаиты, авангардные фотографы, рок-звезды, которые не умели играть ни на одном инструменте, безумные художники-мультипликаторы и толпы бестолковых гребнястых подонков.

Еще один анархический притон в те же годы возник в двух шагах от Невского, в здании по адресу улица Пушкинская, дом 10. Сверните с проспекта, и через минуту вы на месте. Этакий вполне себе приличный дом. Когда-то этот участок принадлежал последнему любовнику императрицы Елизаветы, графу Шувалову. Лет сто назад в гости к жильцам шикарного дома приходили Чехов и Шаляпин. Но к концу 1980-х здание полностью расселили, и шикарным оно больше не было.

Дом на Пушкинской настолько огромен, что напоминает скорее квартал. Шесть этажей, сто семьдесят квартир. К началу 1990-х обитаемыми из них были всего три: в двух квартирах глухонемые бутлегеры варили самодельную водку, а в третьей располагалась охранная контора, укомплектованная афганскими ветеранами. По остальным комнатам слонялись жуткие типы. С Московского вокзала сюда перебрались орды бомжей и малолетних токсикоманов. С разбойничьей Лиговки – беззубые проститутки, сумасшедшие старухи, бездомные дагестанские карманники. Репутация у здания была такая, что милиция не рисковала сунуться сюда и днем.