«Андрей играл отрывок из «Клопа» – сразу за двоих, за Присыпкина и за Баяна, по-эстрадному, как он умел. Потом мы зашли за кулисы. Ясно было, что они давно не виделись. Но я вдруг понял, что он иначе на нее посмотрел. После этого вечера я почувствовал, что у Ларисы началась новая жизнь…»

Миронов снова увлекся Голубкиной, причем увлекся сильно. Определенный импульс его чувству придавал тот факт, что сама Голубкина теперь уже была не против их романа, плюс мама Андрея была двумя руками «за», чтобы они стали жить вместе (Мария Владимировна давно дружила с Голубкиной, они неоднократно коротали вечера за разговорами и походами в столичные театры).

На тот момент Миронов был уже не просто популярным, а суперпопулярным артистом. Что, естественно, имело значение для Голубкиной. Например, именно тогда – 18 декабря 1974 года – приказом председателя Госкино СССР Ф. Ермаша Миронову была повышена киношная ставка – она достигла весьма внушительной суммы в 50 рублей. Если учитывать, что начинал Миронов свою карьеру в кино со ставки ниже 10 рублей, то прогресс был налицо – за 14 лет она выросла более чем на 40 рублей. Весьма показательный факт.

Тридцать первого декабря по ТВ состоялась премьера телефильма «Лев Гурыч Синичкин», где Андрей Миронов играл небольшую роль провинциального дирижера Налимова. Миронов премьеру увидел (ее показали в 18.40–20.00), после чего в компании с Ларисой Голубкиной отправился встречать Новый год в ресторан гостиницы «Националь». До этого Голубкина предпочитала отмечать эту дату в кругу своих коллег – артистов Театра Советской Армии – на квартире Владимира Зельдина и его жены Иветты. Но в этот раз «армейцы» Голубкину не дождались и долго ломали голову, куда она запропастилась. Как вдруг в самый разгар веселья в доме Зельдина раздался телефонный звонок. К радости всех присутствующих, это звонила Голубкина. Она сообщила, где она, и сказала, что сейчас их хочет поздравить один хорошо известный им человек. И передала трубку… Андрею Миронову. Этот звонок внес окончательную ясность в ситуацию. До этого в ЦАТСА уже вовсю ходили слухи о том, что Лариса романит с Мироновым, но находились скептики, кто в это не верил, поскольку выглядело это на самом деле нереально – ведь многие прекрасно были осведомлены о том, что Миронов неоднократно делал предложения Голубкиной, а та их регулярно отвергала, и эти слухи стали в театральной тусовке чем-то вроде анекдота. Поэтому у скептиков были все основания не верить в этот роман. Каково же было их удивление, когда этот слух подтвердился.

Четвертого января 1975 года по ТВ состоялась еще одна премьера с участием Андрея Миронова – показали водевиль «Соломенная шляпка». Фильм демонстрировали в самое смотрибельное время – 18.55. Поэтому аудитория собралась многомиллионная, да иначе и быть не могло – в те достопамятные времена любая телевизионная премьера не могла остаться без внимания. Да еще если там играет сам Андрей Миронов в компании с другими звездами. Очень хорошо помню собственные впечатления от этой премьеры. Я от души хохотал над проделками Фадинара, а прелестная музыка Исаака Шварца долго потом крутилась в моей голове, и я дни напролет напевал «Соломенная шляпка золотая…». Думаю, так было не только со мной.

Между тем внутреннее состояние Миронова в те дни было далеко от идеального. После бегства с улицы Герцена он жил в родительском доме всего-то два месяца, а отношения с матерью были уже напряжены до предела. Она продолжала пилить его за потерю кооперативной квартиры, причем делала это почти ежедневно. Миронов в такие минуты предпочитал с родительницей не контактировать и закрывался в своей комнате, врубая на полную мощность свою стереосистему. Но песни любимого им Фрэнка Синатры доводили Марию Владимировну до еще большего каления. «Выключи этих горлопанов!» – кричала она сыну. Короче, нормального житья в родительском доме Миронову не было. Надо было срочно что-то предпринимать, иначе ситуация грозила вылиться во что-то непредсказуемое. И выход был найден – Миронов решил переехать к Голубкиной на Селезневскую улицу, дом № 30 (напротив ЦТСА, в этом же доме жил тогда и Олег Табаков). Для той этот переезд был как снег на голову. По ее же словам: «Было невероятно смешно. Андрей примчался на грузовике и привез мне унитаз импортный (дефицит!), зеленое кожаное кресло и старинную лампу. Я так хохотала!

А следом за ним пришел его отец Александр Семенович и говорит:

– Лариса, что же это такое?

Я говорю:

– Александр Семенович, я его не звала, это он сам ко мне пришел, вот видите, даже со своим сортиром.

Все Менакеры – люди с прекрасным юмором. Александр Семенович сел со мной, сказал:

– Знаешь, Лариса, Андрей очень тяжелый человек. Ты с ним не справишься.

Я возразила:

– Александр Семенович, почему вы все его ругаете? Папа говорит – тяжелый, мама – тяжелый. Оставьте нас в покое. Мы разберемся!..»

По иронии судьбы именно в дни, когда Миронов переехал к Голубкиной, по ТВ в третий раз показали «Семнадцать мгновений весны», где бывшая жена Миронова играла главную роль. Но для Миронова та часть жизни была уже отрезанным ломтем, хотя контактов с той семьей он не прерывал – как-никак там жила его родная дочь Маша. Хотя у Голубкиной дочку тоже звали Машей и она стала для Миронова не менее близкой, чем родное дитя.

Вообще Миронов достаточно быстро обжился в квартире на Селезневской. Поскольку до переезда туда его недавняя бытовая жизнь представляла собой настоящую пороховую бочку (так было в последние несколько месяцев на Герцена с Градовой, и у родителей на улице Танеевых), то теперь Андрей откровенно наслаждался жизнью. Голубкина оказалась той самой женщиной, которая без всяческих возражений приняла те условия, которые выдвинул перед ней супруг: минимум выяснения отношений, максимум развлечений. Правда, если первое условие Голубкина приняла с удовольствием, то вот второе далось ей с огромным скрипом. По ее же словам: «Я всю жизнь рано привыкла ложиться спать, я такая была мамина дочка, не очень любила компании. В принципе очень общительная, заводная, а так вот если специально – каждый день гудеть – нет. А Андрей не мог жить без компаний. И это мне нужно было в себе преодолеть. Знаете, желание прийти после спектакля или концерта и отдыхать. Эта сладкая для меня привычка ушла в небытие навсегда. Какое-то время мне понадобилось, чтобы совершенно перестроиться. Так он хотел… У нас дверь не закрывалась. Просто не закрывалась.

Либо мы запирали дверь на ключ и сами отправлялись в гости. Первое время мы начали шастать по всем его друзьям. Я не пила до этого времени вообще и пить не умела. Если я выпивала хоть немножко, у меня немедленно начиналось отравление: температура до сорока градусов. Мама все время говорила: Андрюш, что ж такое, вы с Ларисой куда-то сходили, и у нее опять сорок. Я лежала, страдала, плакала, а он говорил:

– Ты, Лариска, просто сумасшедшая. Пить надо уметь.

Не то чтобы он меня учил выпивать, нет, а просто какие-то забавные были походы, и я постепенно привыкала, проще стала относиться к красивой жизни. А потом застолья перенеслись к нам. У нас тут собиралось по двадцать-тридцать человек. Причем гости могли приходить круглые сутки. Ширвиндт, Горин, Захаров, Кваша, когда Андрюша с ним помирился. Это была постоянная компания, приезжали с женами. Потом Хайт Аркаша часто бывал в доме, Темирканов Юра из Ленинграда – если у нас какие-то праздники, дни рождения – приезжал. Родион Щедрин, но не постоянно, без Майи, конечно.