Пока все шло гладко, и эти показания, как и в случаях с Ксенией и Данилой, представляли собой приукрашенную и доработанную версию, которой Сергей придерживался раньше. Но затем Сергей неожиданно изменил свою позицию. В протоколе не зафиксированы его точные слова, но записано: «От показаний Морозов отказывается. На вопрос Прокурора “хочет ли говорить верно?” подсудимый Морозов ответил: “Нужно держать язык короче”» [223об.]. Главный подозреваемый неожиданно отказался признать свою вину.

Впрочем, на решение суда эта заминка никак не повлияла. Сергей, Данила, Ксения Морозовы, а также Арсений Кулуканов были признаны виновными в преступлении, которое им вменялось. Зачитывая их смертный приговор (расстрел), трибунал повторил версию убийства, уже рассказанную Данилой и Сергеем: оба они непосредственно участвовали в убийстве мальчиков, организованном при подстрекательстве Кулуканова. Ксения обвинялась также в попытке ввести следствие в заблуждение. Свидетельств об участии в преступлении Силина не обнаружилось [235—239]. Это стало единственной неожиданностью во всем судебном процессе в глазах аудитории, хотя и его можно было предсказать, исходя из того, как небрежно, бегло и вяло допрашивался Силин. Похоже, следователи и не рассчитывали, что его обвинят. В то же время рассказанная Силиным история о проданной Даниле мануфактуре послужила важным свидетельством против последнего. Силин мог, конечно, повторить эти показания и в качестве свидетеля, но это выглядело бы не столь драматично. То обстоятельство, что Данила осуществлял коммерческие сделки с другим подозреваемым в совершении этого жуткого преступления, придавало покупке сукна особо скверный оттенок. Можно подумать, Силина привлекли к суду, чтобы он выступил в качестве катализатора драматического эффекта.

На каждой стадии расследования сотрудники ОГПУ и их коллеги в органах милиции и прокуратуре создавали стройную и захватывающую историю о «настоящем преступлении». На более поздних этапах следствия они были озадачены созданием нарратива, который бы оправдал вынесенный приговор в глазах конкретной аудитории в зале суда и более широкой — во внешнем мире. Власти следовали правилам политической целесообразности (по выражению П. Соломона, «кампанейского правосудия»), согласно которым законность обусловлена необходимостью разоблачить врагов государства и привлечь их к ответственности за совершенные преступления.

Но, рассуждая об идеологической подоплеке и художественной, вымышленной природе следственных и судебных записей, нельзя забывать, что речь идет о живых людях, подвергавшихся физическому и психическому давлению. Почти все без исключения протоколы представляют собой вполне складные повествования, подписанные свидетелем или подозреваемым. Способы получения информации во время допросов нигде не описаны, но из некоторых материалов Федченко видно, что он широко использовал наводящие вопросы[108]. Этой же цели (навязать готовый ответ) служит излюбленный прием всех следователей — очная ставка. Главным образом его применяют, когда один из подозреваемых уже начал «рассказывать правдивую историю», а другой еще сопротивляется. Например, на ранней стадии следствия Данилу Морозова, на тот момент настаивавшего на своей невиновности, свели с его дедом, который уже успел показать: Данила, мол, подозрительно рано узнал, что мальчиков зарезали и сколько ударов ножом им нанесено [21].

Были и другие способы получить желаемые ответы. Без сомнения, следователи применяли неофициальный прием, в современной американской юридической системе известный как «сделка с обвиняемым»: обвиняемому предлагали признать свою вину или дать показания на других в обмен на более мягкий приговор. Прямо о таких «сделках» в протоколах не говорится, но намеки на них можно найти, и в связи с освобождением Химы Кулукановой или оправданием Арсения Силина, и в связи с некоторыми подробностями в показаниях других обвиняемых. Так, 6 ноября Сергей Морозов сказал Федченко: «по приходе домой и скинув окровавленное платье у нас не было намерения выстирать его с тем чтобы уничтожить следы преступления» [179об. — 180]. Легко предположить, что следователь сказал Сергею (покривив душой): если тот сам признается в непреднамеренном убийстве, наказание будет менее суровым, чем если другие засвидетельствуют, что он участвовал в заранее спланированном преступлении[109].

В протоколах нет упоминаний об избиениях на допросах, но можно догадаться, в какие дни применялось насилие. Например, на ранней стадии следствия Данила Морозов и Ефрем Шатраков, оба отрицавшие участие в убийстве, вдруг изменили свои показания на промежуточном допросе [22об., 24об.]. Первого допрашивал Иван Прокопчук, второго — Яков Титов. Позже Ефрем утверждал, что его били, это утверждение было, видимо, признано трибуналом на показательном суде [234об.].

Второй случай, когда в процессе следствия скорее всего применялось насилие, связан с прибытием оперуполномоченного Федченко из Нижнего Тагила. Уголовное следствие установило применение побоев по отношению к Ксении Морозовой [264об.]. Это же подтверждает медицинская справка от 6 ноября: «Тов. Морозова была произведена операция видения яичника. Настоящее время рана подживает требует излечения через день Морозова имеет резко выраженную старческую дряхлость 6.XI. 1932 Врач (нрзб.)» [190].

5 ноября Ксения Морозова подверглась допросу, на котором присутствовал не только Федченко, но и оперативный работник ОГПУ по фамилии Трусов. Последний засвидетельствовал, что слышал, как Сергей сказал, что он и Данила «покончили» с мальчиками [173]. В других протоколах также прослеживается связь между признаниями подозреваемых и присутствием на допросе более чем одного сотрудника органов[110]. Точности ради надо сказать, что по закону признание должно быть засвидетельствовано несколькими лицами: так, протокол о признании своей вины Данилой от 6 ноября подписан Арсением Силиным, а также Андрианом Искриным и Лихобабиным, заместителями уполномоченных ОГПУ. Однако трудно себе представить, что работники ОГПУ на допросах бездействовали. Сам факт того, что медицинское свидетельство Ксении выписано на следующий день после допроса в присутствии нескольких сотрудников органов, подтверждает гипотезу о применении грубой силы с целью выбить признание.