– Клянусь говорить правду, только правду и ничего, кроме правды.

– Свидетель, назовите суду своё имя, фамилию, род занятий и суть вашего участия в деле.

– Ваша честь, меня зовут Галь Родерсон, я специалист по документальным съёмкам из «Аналитического Бюро». Я был привлечён по запросу обвинения для экспертизы материала, обозначенного как «запись Хассе»

Эксперт, нанятый адвокатами, уже высказался, и присяжные отвергли большинство его аргументов. Теперь все, затаив дыхание, слушали свидетеля обвинения. «Аналитическое Бюро» – авторитетная фирма, а мастер Галь – признанный эксперт.

Подсудимые, всего месяц тому назад ожидавшие освобождения из-под стражи прямо в зале суда, теперь вели себя совсем иначе. Лица их вытянулись, улыбки слиняли, а в глазах появился горячечный блеск, как у затравленных зверей. Ещё бы! дело шло к благополучной развязке – и тут чья-то кривая рука через забор подкинула суду доказательство их вины, настолько весомое, что запахло лучевой камерой.

– Запись сделана с носимого визора модели… при характеристиках объективов… Длительность записи… – медлительно и важно излагал Родерсон. – Согласно отчётам санитарных бригад и криминалистов, прибывших в салон «Римская Фортуна», потерпевший Албан Хассе находился у фронтального ряда игральных автоматов, а именно у автомата шестьдесят семь, как указано на схеме места преступления. То есть Хассе мог произвести такую запись.

– Протестую! – взметнулся адвокат.

– Протест отклоняется. – Колт будто муху прихлопнул своим молоточком. – Суд выслушал вас, мистер Родерсон. Однако вы не высказались о достоверности записи.

– Запись подлинная. Все данные говорят о том, что её сделал именно наладчик Хассе. Он запечатлел стрелявших в салоне.

Заключение Галя было выслушано с почти суеверным ужасом.

Если некому обличить убийц, если одни отступились, другие разуверились в правосудии, а третьи испугались за свою шкуру – значит, мёртвый должен прийти и дать показания. Он не может упокоиться в могиле, пока убийца не получит по заслугам.

На всех пахнуло холодом и продёрнуло вдоль спины, словно в зале появился призрак. Подсудимых перекосило и съёжило, будто привидение указало на них пальцем. Перемена в их облике не укрылась от глаз телекамер.

Хотя никто не произносил этого вслух, все тотчас утвердились во мнении: запись снята с мозга убитого, что бы там ни говорил Галь Родерсон. Давно известно, что глаза жертвы запоминают убийцу! Откуда известно? из древности. Об этом все говорят, об этом поют, пишут в газетах, в книгах и Сети. Любой мистический триллер – про то, как возвращаются умершие. Значит, это правда. Эксперт – молодчина, но истина выше и ярче его показаний. Истина вечно прозрачна, потому что она – жуткая, чёрная загадка, вопрос без ответа.

Чем занимаются в клинике Гийома, куда отвезли Албана Хассе? Каждый знает: там проводят опыты на мозге, пересадку личности! Что-нибудь проделали и с Хассе, записали его память перед смертью. Запрещённые исследования! учёные всегда этим грешат. Им только дай труп, они из него зомби изготовят. Видно, какой-то ассистент припрятал запись, а потом его совестъ заела, душа не вынесла молчания. Тайну клиники нарушить не посмел, потому отправил запись анонимно, с запозданием.

Все единодушно пришли к этому убеждению, сложившемуся в подсознании из реликтовой памяти и сенсационных статей. Доводы защиты рухнули разом. Веру нельзя пошатнуть аргументами и логикой. Присяжные как один уверовали в призрака, в свидетельство из загробного мира и в торжество науки, которая извлекает память из умирающих. Мертвеца-свидетеля и веру живых нельзя было ни сбросить со счетов, ни пошатнуть, ни запутать в противоречиях.

Чем дольше адвокаты убеждали суд в сомнительности «записи Хассе», тем прочнее становилась уверенность присяжных, и сами адвокаты стали выглядеть более чем сомнительными – и их слова, и люди, которых они защищали. Ибо заговорил самый главный обвинитель – пролитая кровь, невинно убиенный, пришедший из тьмы небытия.

– Огласите вердикт, – обратился Колт к старшине присяжных заседателей.

– Бад Кастельс – виновен по всем предъявленным статьям обвинения. Пол Реддэй – виновен по всем…

Последовала лихорадочная пауза. Адвокаты поспешно совещались с подсудимыми, те мало что не бились в прозрачную перегородку, размахивая руками и что-то выкрикивая. Главным образом пауза предназначалась для того, чтобы Гарибальд Колт мог не спеша, в уединении выкурить свою ритуальную сигарету.

– Ещё два-три таких процесса – и я стану верным сыном церкви. Редко удаётся получить столь серьёзные доказательства. Честно – я не ожидал поддержки с того света.

– Ваша честь, публика волнуется, – заметил пожилой, опытный судебный пристав. – Репортёры в щели лезут. Хотят раньше оглашения узнать, какую статью вы примените.

– Пусть читают законы, там всё написано. Самое важное – на обложке: «Право есть справедливость».

Умел Колт оглашать приговоры. Казалось бы, столп юстиции, живой параграф, но иной раз так взглянет, что люди обмирают.

– Именем Федерации… – начал судья в глухой тишине зала.

– …к смертной казни путём лучевого разрушения нервной системы, без права замены вида казни.

Кастельс упёрся в барьер подбородком, он смотрел в никуда.

– …без права замены вида казни.

Не веря ушам, Реддэй завертел головой, беззвучно открывая и закрывая рот. Губы у него тряслись. А ведь каким лихим киллером он был в «записи Хассе»!

– В завершение хочу напомнить господам ОСУЖДЁННЫМ, что приговор суда присяжных обжалованию не подлежит.

Некоторые, угадавшие исход и заранее готовившиеся чествовать судью, метнули к ногам Колта цветочные венки. Гарибальд неколебимо стоял в своей шёлковой мантии, даже слабым кивком не отвечая на знаки восторга и благодарности. Кричали: «Браво! Да здравствуют присяжные! Гип-гип-ура!» Кое-кто рвался к скамье подсудимых, силясь пробиться сквозь заслон крепких приставов: «Вы оба сдохнете!.. подонки! Вас зажарят на луче! о, я бы посмотрела, как вы будете корчиться!»

Реддэй хихикнул раз, другой, потом захохотал, но это был не смех. Его пришлось взять под руки и увести силой. Он что есть мочи цеплялся за барьер, потом за дверную коробку, вопил во всю глотку. Не иначе решил, что их кончат немедленно, как после военно-полевого суда, вот и ум потёк.

Кастельс оказался выдержанней – он выпрямился, жёстко оглядел ликующий зал. Там были и строгие, неподвижные лица. Дождались, высидели своё, желанное.

Лишь одного лица не хватало. Он вспоминал его, пытался восстановить тот миг, когда взгляд и ствол задержались на безымянном наладчике с обручем на лбу и выступами немигающих видеокамер над глазами, закрытыми стекляшками дисплеев. Пока длился миг, парню досталось больше пуль, чем прочим. Зачем он так долго смотрел? Нет бы уроду упасть и ползком, ползком за автоматы!.. Но он, гад, глядел, он пристально вглядывался, он запоминал.