Сила перегрузки вжимала меня в кресло, когда передо мной тормозила тележка, и я бросал самолет в сторону, чтобы избежать столкновения, поскольку знал, что одно неверное движение способно переломить крылья моего истребителя и я разобьюсь о землю. Но ничто не могло заставить мою руку дрогнуть. Бам! Я вылетал с другой стороны тележки и устремлялся к дверям, ведущим наружу.

Двери уже закрывались, когда я приближался к ним, и я накренил самолет на крыло. Он чисто проскальзывал между дверями, смыкавшимися за мной со скрипом, и я был свободен. Небо надо мной было синим, внешний мир пахнул пылью и солнцем. Я задирал нос самолета вверх, зная, что вскоре поднимусь достаточно высоко, чтобы взглянуть на землю подо мной: пятна зелени и всплески бурого мчались назад, убегая под крыло.

Я оттягивал рычаг до отказа – дроссели полностью открыты, реактивные двигатели выжимают максимум – и истребитель устремлялся в небеса, точно пробка из бутылки. Он вращался вокруг своей оси, поворот за поворотом.

Голова кружилась, но мне было легко. Я начинал смеяться.

Вас понял, отбой, – я был свободен.

Шоссе внизу было заполнено машинами, везущими людей по домам с работы. Я знал, куда приведут меня эти дороги, если я последую за ними, – домой.

Лежа в постели в загородном интернате, я думал о проходящей неподалеку железной дороге и воображал, как тайком выбираюсь наружу, бегу по длинным бурым травам Хайвельда.

В отдалении я видел электровоз, тащивший за собой полинялые коричневые грузовые вагоны, одна часть которых была покрыта брезентом, а другую составляли открытые платформы, наполненные блестящим черным углем. Добежав до поезда, я прицеплялся к последнему вагону как раз в тот момент, когда он уже был готов ускользнуть. Я не знал, куда этот поезд доставит меня. Единственное, что меня волновало, – я наконец убегаю отсюда.

Еще одной любимой темой моих грез была вода. Я представлял себе, что она врывается в помещение, где я сидел, поднимает меня и уносит на гребне волны. В воде я нырял и плавал, мое тело было свободным и сильным. А еще я, бывало, воображал, что мое кресло-коляска отрастило крылья, как в фильмах про Джеймса Бонда, и я взмываю в небо, а сотрудники интерната пялятся на меня с открытыми ртами, неспособные помешать мне улететь прочь.

В мире своих фантазий я по-прежнему оставался тем ребенком, которым был, когда впервые «уснул». Единственное, что изменилось, когда я стал старше, – я начал воображать себя игроком в крикет, мировой знаменитостью, потому что интерес к этому виду спорта проснулся во мне, пока я смотрел, как наслаждаются им папа и Дэвид.

Мой брат Дэвид был очень хорошим крикетистом. Он рассказывал маме, папе и Ким о своих последних матчах, возвращаясь домой. Мне хотелось, чтобы у нас было что-то общее. Дэвид всегда умел заставить меня улыбнуться, рассказывая анекдоты, кривляясь на все лады или щекоча меня, поэтому я начал внимательно прислушиваться к трансляциям крикетных матчей по радио или телевизору.

Вскоре мне уже удавалось убивать время целыми днями и неделями, разыгрывая воображаемые матчи. Каждый из них начинался с того, что я сидел в безмолвной раздевалке, зашнуровывая ботинки, прежде чем выйти на поле, залитое солнечным светом. Идя по полю, я полировал мяч краем футболки, а потом придирчиво проверял, достаточно ли хорошо он блестит, прежде чем бросить взгляд на бэтсмена. Толпа зрителей затихала. Все эти люди, наблюдающие за мной, не вызывали у меня страха. Единственное, о чем я думал, – как пробежать через воротца, держа в руке мяч, округлый и увесистый, прежде чем швырнуть его в бэтсмена.

Когда мяч вылетал из моей руки, вспышкой вишнево-красного цвета взлетая в воздух, я слышал тихий треск перекладины, слетающей с колышков, и толпа разражалась ревом. Однако я не всегда был точен в бросках. Иногда мяч уходил в сторону, и я даже близко не попадал в бэтсмена, а порой меня освистывали за неудачу, и я уходил с поля, зная, что сегодня проявил себя не лучшим образом. Но это почему-то не имело значения, ибо я был звездой спорта. В таких матчах я жил день за днем как самый знаменитый игрок южноафриканской команды, который чаще спасал игру, чем проигрывал ее. Игры становились почти бесконечными: взлетали мячи, брались или проигрывались воротца, а я уходил от реальности.

Единственным, с кем я безмолвно разговаривал, был Бог, но он не относился к моему фантазийному миру. Он для меня был реален, Бог был присутствием внутри и вокруг меня, которое успокаивало и утешало. Как североамериканские индейцы объединяются со своими духами-наставниками, как язычники поклоняются временам года и солнцу, так и я говорил с Богом, пытаясь осмыслить то, что случилось со мной, и просил Его уберечь меня от зла. Мы с Богом не поднимали серьезных жизненных вопросов – не увлекались философскими дебатами, не спорили о религии, – но я вел с Ним бесконечные беседы, потому что знал, что у нас есть нечто общее, и это общее очень важно. У меня не было никаких доказательств Его существования, но я все равно верил в Него, ибо знал, что Он реален. Так же относился ко мне и Бог. В отличие от людей, богу не нужны были доказательства того, что я существую, – Он это знал.

Этот шум похож на звук поезда, набирающего скорость где-то вдали. Он становится все громче и громче и наконец вдруг врывается в комнату – шар желтого меха, длинный красный язык и пропитанные водой лапы, которые впрыгивают на диван, вымочив его за считаные секунды. Внушительный хвост бешено молотит по сторонам, а большие карие глаза внимательным взглядом обводят комнату.

– Коджак! Слезай!

Пес не обращает на этот крик никакого внимания, продолжая оглядываться, а потом прямо с дивана прыгает на меня. Я мог бы поклясться, что он ухмыляется.

– Коджак! Нет!

Пес не слышит ничего из того, что говорит ему хозяин. Единственное, чего ему хочется, – это поздороваться с незнакомым человеком, сидящим на странном кресле.

– Слезь с него!

Человек оттаскивает от меня здоровенного желтого лабрадора и силой заставляет его сесть. Но, даже оказавшись рядом с хозяином, придерживаемый твердой рукой за ошейник, пес не перестает двигаться. Он мотает головой из стороны в сторону и крутит задом. Язык вываливается из пасти, потому что даже его собственное дыхание не способно за ним угнаться.

Я смотрю на маму и папу. Я еще никогда не видел их перепуганными.

– Значит, это и есть та собака, для которой вы ищете новый дом? – нейтральным тоном осведомляется мой отец.

– Да, – отвечает незнакомец. – Мы переезжаем в Шотландию и хотим найти ему новую семью. Очень ласковый пес! Прошу прощения, что он такой мокрый. Коджак просто обожает плавательные бассейны!

На лице матери появляется выражение ужаса, точно окно задвинули ставнем. Я понимаю, что она не осмеливается и слова сказать, не доверяя собственному голосу.

– Ему сделаны все прививки, мы с ним проходили тренинг послушания, – продолжает человек. – Конечно, ему всего восемь месяцев, и он пока еще полон энергии.