Но и отпустить врага невозможно. Как нарушить клятву, данную богам и людям?

И свистнул клинок, перерубая жилу волос. Желтая коса осталась в руках Янгхаара и, взвыв раненым зверем, бросился Олли уже не на врага — на хозяина. Он ударил кулаками в грудь, сбивая Янгхаара наземь. И сам рухнул сверху, вцепился в горло, сдавил. Вот только удержать не сумел.

— Я не… — Олли сам не понял, как он очутился в грязи. И жесткая ладонь уперлась в щеку, вдавливая и рот, и нос в холодную лужу.

Рука почти позволила захлебнуться.

И отпустила, разрешая сделать вдох. И вновь вдавила.

— Нет… я не буду… твоим… рабом…

Он глотал горькую грязь, и пил воняющую плесенью воду, давился. Кашлял. Пытался вырваться из рук человека, который вовсе не выглядел сильным.

— Не буду… рабом… твоим. Слово… дал… я умру…

— Ты, Олли Ину, сын Ерхо, умер для свободных людей, — Янгар говорил спокойно. — Но ты остался жив.

— Нет…

Он все-таки почти утонул. И в полузабытьи, холодном, сковывающем, слышал, как поднимается его враг. И сам Олли попытался встать на ноги, чтобы ударить еще раз, но не сумел пошевелиться.

Его подхватили.

Потащили куда-то.

Стянув остатки одежды, облили ледяной водой. Он слышал, как щелкают ножницы, срезая длинные пряди. И готов был выть от тоски.

…следовало убить себя раньше.

Умерший свободным, свободным и родится. А раб…

…нет существа более низкого, ничтожного, чем тот, кто не сумел удержать в руках свободу. Боги глухи к его просьбам, а люди… люди свободны делать все, что пожелают.

И когда серебряная бляха скрепила концы ошейника, Олли заплакал.

— Дурак, — сказал Янгхаар Каапо, присев рядом с врагом. — Ты жив, понимаешь? А остальное… это мелочи.

Вот только разве могли эти слова утешить того, кто перестал быть собой?

Начало поединка я пропустила.

Лагерь раскинулся вдоль опушки. И люди с топорами проредили молодую зыбкую поросль. Но эти раны лес затянет по весне, разбудит лозы побегов да зарастит ожоги кострищ травами.

За каймой дороги начиналось поле.

Серая пшеница клонилась к земле, роняя сгнившее зерно. И яркие пятна шатров выделялись в этой серости. Я смотрела на расписанные серебром и золотом полотнища, на высокие копья, на влажные стяги, прочесть которые было невозможно. На костры, коновязи и лошадей, что, почуяв мое приближение, беспокоились, на повозки обоза, слуг, занятых работой, и воинов, оцепивших участок поля…

Его расчистили для поединка. И земля, лишенная, что травяного ковра, что пшеничного убранства, смешалась с водой, превратившись в черную липкую жижу. В ней плавали редкие колосья. И босые ноги поединщиков втаптывали их в грязь.

Двое кружили, связанные нитью взгляда.

И сталью, что отпускала сталь лишь на мгновенье.

Я слышала звуки, резкие, нервные. И в то же время жалобные, словно оружие устало воевать.

И люди тоже.

Узнала ли я их?

Конечно.

Вот Олли Ину, мой брат.

Он высок и силен, почти как отец, и некогда казался мне несокрушимым. Клинок в его руке скользит, рассекая покрывала ветра, стремясь уязвить, но всякий раз сталкивается с иным клинком.

Тем, который держит в руке Черный Янгар.

Он жив.

И яростен.

Янгхаар много ниже моего брата. И тоньше. Быстрей. Яростнее. Он кружит и кружит, раз за разом пробиваясь сквозь защиту Олли, чтобы оставить на теле его очередную рану. Не убивает, но лишь дразнит. И мой брат стискивает зубы, пытаясь сдержать стон.

Он силен, Олли.

Достоин наследовать имя и земли рода Ину.

Но сейчас я видела, как эта сила уходила в землю с кровью. И знала, что та, напоенная досыта, ответит весной небывалым урожаем.

Земля умеет быть благодарной.

А люди… мой брат вот-вот погибнет от руки моего мужа. Я же, скрытая тенью леса, стану свидетелем этой смерти.

— Бей!

Я не заметила, как Олли выронил палаш.

И только чувствовала, что сталь, в отличие от крови, земле не по вкусу.

Мой брат стоял, раскинув руки, будто желая обнять смертельного врага, а Янгхаар Каапо, вдруг сгорбившись, словно постарев за секунду, медлил с ударом.

Но вот он протянул руку, медленно, словно во сне, схватил Олли за косу.

Пиркко-сестрица сама вышила ленту для нее, алую, с белым узором. На удачу.

…а я подарила синюю…

…я еще надеялась, что мои дары могут что-то изменить…

…и лента выскользнула из волос. А я, вместо того, чтобы остановить удар, смотрела, как падает она, алая с белым, в грязь, под ноги Янгару.

В следующий миг вслед за лентой полетела коса.

И Олли Ину, осознав, что случилось, с ревом бросился на Янгара. Вот только сам рухнул в грязь. Подняться ему не позволили.

Что было дальше?

Я смотрела, как моего брата топят в грязи. И знала, что он останется жив.

И, что отныне жизнь эта не будет иметь для него никакой ценности.

Олли, гордый Олли, сильный Олли, способный поднять на плечи племенного быка, предпочел бы смерть такому позору.

А отец мой согласился бы: смерть честнее, чем жизнь раба.

Янгхаар Каапо поступил бесчестно, и это была хорошая месть.

Что же касается меня, то… я пыталась найти в своем сердце сочувствие. Или же радость. Или хоть что-то, но находила лишь пустоту. Разве что аромат свежей крови дурманил.

Сладкая, должно быть…

…и как стучат человеческие сердца… оглушают просто… манят. Всего-то шаг сделать, пока все увлечены и…

Нет.

Я очнулась.

Звал лес. И влажно шелестела пшеница. Янгхаар Каапо вытирал лицо грязной ладонью. Мальчишка-слуга переминался с ноги на ногу, не зная, как предложить воду и полотенца.

Молчали воины.

Только припозднившийся журавлиный клин оплакивал судьбу Олли Ину.

Уходя, я обернулась.

Янгар стоял, повернувшись к лесу, запрокинув голову, и холодный дождь смывал грязь. Капли рисовали узор на черной жиже, что покрывала шею и грудь, целовали шрамы, к которым и меня тянуло прикоснуться. В какой-то миг Янгар вдруг дернулся и открыл глаза. Смотрел он прямо на меня, и губы его дрогнули.

— Вернись…

Нет, наверное, показалось.

Кейсо появился в лагере на другой день после поединка. Бросив поводья мальчишке, он подождал, пока подадут лесенку, и лишь затем спешился. Кейсо вновь притворялся толстым и бессильным, неспособным даже на то, чтобы отыскать дорогу к нужному шатру.