Да, она это уже поняла и почти смирилась. Почти...

– Твой отец будет волноваться.

– Мой отец в командировке.

– Мне завтра на работу.

– Завтра – воскресенье.

– Но это неправильно...

– Да? – Сергей аккуратно поставил бутылку с коньяком на пол, посмотрел сверху вниз, спросил: – Что именно ты считаешь неправильным?

– То, что ты... то есть мы... – кажется, она покраснела.

– То, что нам придется провести ночь под одной крышей? – усмехнулся он.

– Это будет непедагогично, не правда ли? А давай я уеду и не буду тебя смущать. А завтра вернусь с сухой одеждой. Хочешь?

Полина молчала. Ей совсем не хотелось оставаться одной в этой затерянной в лесу избушке. Но правда была не в этом. Правда была в том, что ей хотелось остаться здесь с ним. Ей захотелось этого в тот самый миг, когда его пальцы коснулись ее замерзших ступней. Когда тысячи невидимых иголок впились ей в кожу, что-то похожее происходило и с ее сердцем. Кто сказал, что влюбленность – это счастье? Полина ощущала любовь через боль, через тысячи невидимых игл...

– Что случилось? Полина, у тебя что-то болит?

Наверное, ее мысли слишком очевидны, если он смотрит на нее так странно.

– Я хочу, чтобы ты остался.

Это прозвучало как приглашение к чему-то далеко выходящему за рамки «ученик – учительница». Впрочем, они уже давно вышли за эти рамки...

Они ужинали в молчании. Разговор не клеился. За окном давно стемнело, и оба думали об одном – о том, что скоро наступит ночь...

Сергей принес еще дров, подбросил в огонь несколько березовых поленьев. Полина развесила сушиться их одежду, расстелила диван. Все это было так буднично, что, когда он погасил свет, она уже почти не боялась...

Она сидела на диване, босые ноги по щиколотки утопали в медвежьей шерсти. Сергей сбросил ботинки, по-мужски, за ворот, стянул свитер.

На краю вселенной, в охотничьем домике, в окна которого заглядывают нестерпимо яркие звезды, легко делать выбор. Перед Полиной стоял ее мужчина. И разница в возрасте не имела никакого значения...

...Им было жарко под толстым шерстяным одеялом. Им было бы жарко, даже если бы не было никакого одеяла, даже если бы не горел камин. Они сами горели...

Любопытные звезды заглядывали в окно. Медвежья морда смотрела на огонь стеклянными глазами и смущенно улыбалась...

* * *

Они не спали почти всю ночь, но Сергей проснулся задолго до рассвета. Полина лежала, уткнувшись лицом в подушку, и ему вдруг стало обидно, что она спит на краю дивана, а не у него под боком. Захотелось ее разбудить, подмять под себя, еще раз убедиться, что она его, что за те несколько часов, которые они провели порознь, ничего не изменилось.

Сергей приподнялся на локте, осторожно погладил Полину по щеке. Щека была горячей, такой горячей, что жар чувствовался даже на расстоянии.

– Полина, – позвал он.

Она застонала, перевернулась на спину. Губами, как когда-то в детстве мама, Сергей коснулся ее виска. Так и есть – жар. Еще ночью она показалась ему горячей, но тогда и его собственная кровь была готова закипеть...

Ультрамариновые ресницы дрогнули, Полина открыла глаза. Сергей напрягся – испугался, что увидит в ее взгляде раскаяние или, того хуже, разочарование.

– Привет, – она улыбнулась, ткнулась горячим лбом ему в грудь.

От сердца отлегло.

– Привет, – он поцеловал ее в макушку. – Как ты себя чувствуешь?

– У меня все болит, – пожаловалась она.

– Что болит?

– Все: руки, ноги, голова... Мне бы аспирина...

– У тебя жар. Купание в холодной воде не прошло даром, золотая рыбка.

– Почему золотая рыбка? – спросила она с вымученной улыбкой.

– Потому, что я выловил тебя из проруби.

– Ну, тогда я скорее щука.

– Нет, ты рыбка. И ты должна мне два желания.

– Почему только два? Обычно три.

– Потому что одно ты уже исполнила. – Сергей притянул ее к себе, погладил по спутанным волосам.

– В термосе еще что-нибудь осталось? – спросила Полина. – Очень хочется пить.

Сергей дотянулся до термоса, плеснул в чашку остатки остывшего кофе. Она выпила кофе залпом и зашлась тяжелым кашлем.

– Ты как? – Он боялся спрашивать, видел, что неважно.

Полина отставила пустую чашку, до самого подбородка натянула одеяло.

– Голова кружится, и холодно. Когда наша электричка?

– Мы не поедем на электричке, – твердо сказал Сергей. – Ты подождешь здесь, а я схожу на конезавод. У Степаныча есть «Нива», он не откажется отвезти нас в город.

– Нет, – Полина сжала его руку. – Не надо Степаныча! Я могу доехать электричкой. Мне уже лучше, честное слово.

– Полина, – Сергей накрыл ее руку своей ладонью. – Не бойся, Степаныч нормальный мужик. Он все поймет.

– Вот именно, он все поймет...

– Он поймет, что произошел несчастный случай, что ты чуть не погибла, что нам нужна помощь. И ничего больше. Все остальное касается только нас с тобой. Никто ничего не узнает. Я тебе обещаю.

– Хорошо. – Полина с трудом села, спустила ноги на пол. – Пожалуйста, помоги мне прибраться здесь...

Всю дорогу до города Степаныч ворчал и тревожно поглядывал на дремлющую под теплым овчинным тулупом Полину.

– Да что же вы, дети, такие бестолковые? Сережка, почему сразу не позвал меня?

Сергей молчал, сжимал горячую руку Полины, вслушивался в ее неровное, с присвистом дыхание.

– В больницу надо, – решил Степаныч на въезде в город.

– Я завтра врача вызову, – Полина открыла глаза.

– Дуреха! Ты еще доживи до завтра! Это же не шутки, в ледяной воде-то...

– Степаныч, езжай в больницу! – твердо сказал Сергей.

* * *

Из больницы Полина вышла только спустя три недели. Купание в ледяной воде вылилось в двустороннюю пневмонию. Неделю она провела под капельницами в полубессознательном состоянии и только на восьмой день смогла встать с постели.

Ее навещали. Почти каждый день прибегала Света. Приходила тетя Тося, приносила свои фирменные пирожки. Один раз заглянули коллеги во главе с Антипом Петровичем. Дважды ей приносили цветы от Полянского-старшего с пожеланиями скорейшего выздоровления. Единственным, кому она запретила приходить в больницу, был Сергей. Она взяла с него обещание еще в тот самый первый их день.

– Я приду? – Он смотрел на нее так, что любому постороннему, окажись он рядом, все сразу стало бы ясно.