– Эх, молодое вино, неперебродившее, – тетя Тося погладила ее по волосам. – Что, такая любовь, что никак? Ну так хоть поберегитесь, свет в глазах погасите. Не играйтесь с огнем...

Они возвращались с конной прогулки. Уставшие от быстрой скачки лошади лениво брели по лесной дороге. Эти субботние прогулки остались единственным, что они могли себе теперь позволить. Они решили не играть с огнем, месяц можно потерпеть.

– Я должен буду уехать в следующий четверг, – сказал Сергей, срывая на ходу веточку липы. – Ненадолго, до воскресения.

– Куда? – спросила Полина, придерживая рвущегося вперед Ворона.

– В Москву. В первом медицинском день открытых дверей. Я хочу разобраться, что к чему, осмотреться.

– Ты поедешь с отцом?

– Один. Отец и так совершил невероятное – позволил мне поступать вместо военной академии в медицинский. Представляю, как он переживает, что многолетняя муштра прошла даром.

– А что ты называешь муштрой? – спросила она осторожно.

– Что? Да все. – Его взгляд потемнел. – Знаешь, я с пяти лет занимался самбо. Не с профессиональными инструкторами, а с настоящими бойцами, мужиками, прошедшими все круги ада. Такими, как Степаныч. Они были хорошими учителями, но иногда забывали, что перед ними не враг, а всего лишь ребенок. Мне два раза ломали руку, один раз вывихивали плечо. Я все время ходил в синяках и шишках.

– А отец? – Полина погладила Сергея по руке.

– А отец продолжал лепить из меня идеального солдата. – Он сжал кулак – липовый прутик хрустнул и упал под копыта лошади. – Пятикилометровые пробежки по утрам в любую погоду, неважно, здоров ты или болен. Сто обязательных отжиманий вместо просмотра «Спокойной ночи, малыши», ежедневные тренировки, безоговорочное подчинение. Зато теперь я настоящая боевая машина, меня даже Лоб боится... – он невесело усмехнулся.

– Сережа, не надо, – попросила Полина. – Ты поступишь в свой медицинский, уедешь отсюда. Все будет хорошо.

– Да, все будет хорошо. – Лед в его глазах растаял. – Я уеду и заберу тебя с собой. Ты согласна стать женой студента?

– Я согласна стать женой студента.

Лошади нетерпеливо гарцевали на месте и недовольно всхрапывали. Им достались неправильные наездники. Они все время останавливались и целовались...

...Вот уже месяц Аллочку Скворцову терзали смутные догадки и подозрения. То, что Полянский ее бросил, она кое-как пережила, но хотела знать, ради кого он ее бросил. Теперь то, что у него есть другая, не вызывало сомнения. Любая женщина чувствует такие вещи. Оставалось вычислить соперницу.

Собственные подозрения казались Аллочке дикими и беспочвенными. Впрочем, не такими уж и беспочвенными, если разобраться. Ведь видела же она однажды училку французского без очков и ее идиотского прикида. В доме у Полянского видела, между прочим. И тогда она не была серой мышью, а выглядела просто шикарно. Тогда это так задело Аллочку, что она предпочла об этом забыть, а теперь вот вспомнила и уже внимательнее присмотрелась к француженке. Что получится, если снять с нее очки, распустить волосы, накрасить губы, вместо мешковатого костюма надеть что-нибудь современное? Бомба получится, вот что!

И ведь никто ни о чем не догадывается! Эти дураки смотрят на нее каждый день и ничего не видят. А Полянский разглядел. И что выходит? Выходит, француженка крутит роман с собственным учеником?.. Вот где будет настоящая бомба. Только бы найти доказательства...

Они были осторожны, эти двое, но Аллочка умела быть терпеливой. О том, что Полянский каждую субботу берет уроки верховой езды, проболтался Санька Кухто. Узнать, где находится конезавод и как туда добраться, оказалось несложно. Затеряться в толпе дачников и любителей загородных прогулок еще проще. Куда сложнее было не потерять из виду эту парочку.

В качестве группы поддержки Аллочка захватила с собой Любку. А еще отцовский фотоаппарат, чудовищно дорогой и навороченный. Если с фотоаппаратом что-нибудь случится, отец с нее шкуру снимет, но ведь ей нужны доказательства...

Продираясь по кустам вслед за француженкой и Полянским, они с Любкой чувствовали себя полными идиотками. А сидя в засаде у единственной лесной дороги, ведущей к конезаводу, даже успели несколько раз поругаться, когда наконец вдали появились два всадника...

...Классные получились фотки! Аллочка отсняла всю пленку и теперь со смесью обиды и злорадства тасовала колоду из двенадцати фотографий.

Вот тут они держатся за руки...

Вот тут видны их лица...

Вот тут они целуются...

А на этой отчетливо видно, где рука Полянского...

В дверь позвонили – на пороге стоял Лоб.

– Принес? – спросила Аллочка.

– Принес. – Лоб помахал перед ее носом свернутым в трубку журналом...

* * *

Это был ее последний урок в одиннадцатом «Б». С понедельника начнется предэкзаменационная лихорадка, и они с Сергеем не смогут больше видеться. Он должен получить свою медаль, и ей не следует ему мешать.

Полина подошла к кабинету, за дверью было подозрительно тихо. Одиннадцатый «Б» и гробовая тишина – понятия несовместимые. От недоброго предчувствия вдруг взмокли ладони.

Она увидела это сразу, как только вошла в класс. Мерзкие картинки, вырезанные из порножурнала и наклеенные на лист ватмана. У порноперсонажей их лица: ее и Сергея, смеющиеся, счастливые. Сверху ярко-красным маркером выведено: «Любовь по-французски. Частные уроки. Дорого!»

Вот и все... Хорошо, что Сергей в Москве, хорошо, что он этого не видит.

За ее спиной с тихим скрипом распахнулась дверь. Она не стала оборачиваться, стояла перед доской, читала вывешенный на ней свой смертный приговор.

– Полина Мстиславовна, к директору! Немедленно! – Генриетта улыбалась улыбкой человека, услышавшего чудесную новость. – И кто-нибудь снимите с доски эту мерзость!

Время остановилось, сделалось вязким, точно кисель. В этом странном безвременье не было места эмоциям: ни боли, ни страху, ни отвращению. Кажется, Балконовна размахивала перед ней стопкой фотографий. Кажется, на фотографиях Полина была с Сергеем. Кажется, ее обзывали шлюхой, грозились уволить и отдать под суд за совращение малолетнего. Кажется, тетя Тося их предупреждала, а они не убереглись...

Черная «Волга» стояла у ворот школы, угрожающе поблескивала тонированными стеклами. Полина остановилась у приоткрытой дверцы.

– Сергей Викторович велел доставить вас к нему на работу, – добряк Паша больше не улыбался, смотрел настороженно. – Присаживайтесь, Полина Мстиславовна.

Она послушно опустилась на пассажирское сиденье.

...Сергей Викторович сидел за заваленным бумагами столом, что-то писал. Полина замерла у двери.

– Подойди, – велел он, не отрываясь от бумаг. – Садись. И сними эти дурацкие очки – я хочу видеть твои глаза.