опровергнуть примеры проявлений гениальности у отдельных людей, а стремимся разобраться в широте распространения инноваций и новых методов.

Историки царских и советских времен отдают должное отдельным гениям и местным русским мастерам, однако и там и там мы сталкиваемся с полным молчанием о десятилетиях, прошедших после изобретений Джонса или какого-либо иного механика того периода. Читая различные труды по истории оружейного дела, задаешься вопросом, что же произошло. Советский историк из Тулы В. Н. Ашурков, например, отмечает, что после Крымской войны европейские армии были обеспечены новым улучшенным оружием, а перевооружение русской армии сдерживалось отсталостью царской России [Ашурков 1947: 66]. Дореволюционные авторы без подобного обвинительного пафоса, но столь же безапелляционно заявляют, что начиная с 1872 года штамповка и ковка деталей замков производились исключительно на станках [Орфеев 1903: 18] (курсив Дж. Б.). Интересно, что же случилось с «превосходными» штамповочными машинами Джонса или, если уж на то пошло, с кузнечно-штамповочными машинами, которые якобы использовались на Сестрорецком заводе еще до 1800 года?

Утверждение Гамеля о том, что все части оружия изготавливались на станках, не обязательно означает, что весь арсенал был механизирован. Загорский признает, что сверлильные станки XVIII века «ненамного пережили Петра I. Вскоре после его смерти <…> эти машины были оставлены без использования, обветшали и много ранее 1738 г. прекратили существование; тульские оружейники вернулись к ручной обработке всех частей оружия» [Загорский 1960: 187]. Бриткин, в целом воспевавший врожденный русский гений, утверждает, что первая паровая машина, полученная от российской – петербургской – фирмы Берда в 1811 году, простаивала 30 лет: «В действительности паровую машину не удалось пустить, и еще долгое время на заводе преобладало использование силы воды» [Бриткин 1950: 45][168]. Многие операции и на этом, и на других заводах по-прежнему выполнялись вручную. Это в особенности относится к этапам окончательной опиловки, подгонки и сборки – самым трудоемким, сложным и дорогостоящим операциям. Частые упоминания Гамелем практически одинаковых деталей позволяют предположить, что операции ручной опиловки и чистовой обработки отнюдь не устарели. Подобная двусмысленность характерна и для истории производства в Сестрорецке. Ни из приказа Военной коллегии 1798 года, процитированного ранее, ни из исследований советских историков нельзя четко понять, являлось ли целью внедрения станков обеспечение взаимозаменяемости деталей. Проблема усложняется тем, что штамповочные станки, установленные в 1810 году, дали «возможность изготавливать единообразные ружейные части» [Демидова и др. 1968: 25–27]. Если установка штамповочных станков в 1810 году позволила обеспечить высокую степень единообразия, то какой станок использовался для достижения взаимозаменяемости деталей 12 годами ранее? Термины «единообразие», «взаимозаменяемость» и «унификация» были относительными и менялись с ходом времени; то, что один изобретатель или один циркуляр Военного министерства именовал взаимозаменяемым, вполне могло не удовлетворять будущим стандартам на ту же продукцию.

Продолжавшиеся закупки машин за рубежом говорят о серьезных препятствиях на пути механизации и неспособности воспроизводить машины и интегрировать их в производственные процессы. Для Тулы Загорский выделяет три важных сдерживающих фактора. Во-первых, оружейники платили заводу за использование машин. «Плата эта была настолько высокой, что оружейники не получали прибыли от машинной обработки, ее поглощала казна. <…> Следовательно, механизация работ не повышала, а снижала заработки оружейников, и они, естественно, противились ее осуществлению» [Загорский 1960: 188]. Во-вторых, работать на машинах надлежало на территории завода. «В домашней мастерской, куда начальство заглядывало редко», работа контролировалась меньше; ее организация вполне могла предусматривать и сторонние приработки. В-третьих, государство не поощряло изобретательство. В отчете руководства завода перед военной комиссией в 1755 году, процитированном Загорским, говорилось:

За вымышляемые Тульскими оружейниками мастерами инвенции никаких из казны награждениев не бывает, потому каждый мастер состоит на задельных деньгах и работает оружейную казенную ординарную работу, а кто пожелает для своего прибытка и интереса в каких вещах вновь сыскивать какие инвенции, оные сыскивают своим капиталом и в том им от Оружейной канцелярии запрещения не имеется[169].

На первых порах такие препятствия на пути инноваций приводили к неспособности воспроизводить машины и интегрировать их в производственные процессы. По словам Загорского, «к концу XVIII в. оказалось, что оружейники опять обрабатывают стволы на дому, и пришлось вновь изобретать сверлильные и другие машины. Технологические процессы изготовления оружия в конце XVIII века немногим отличались от существовавших в начале века» [Загорский 1960: 189][170]. Другими словами, им пришлось заново изобретать велосипед. И машины Джонса точно так же производили впечатление, но не влияли на организацию производства или механизацию в целом. Из 122 операций, описанных Гамелем, механизированы были только 28 [Ашурков 1983: 53]. Один из свидетелей, выступавших перед Комитетом по стрелковому оружию Британского парламента сказал:

…еще в 1830 году я изумился, услышав, как обстоят дела у русских: имея машины, они, тем не менее, не могут с их помощью изготавливать продукцию с меньшими затратами; более того, я слышал, что они обладают полным комплектом оборудования, но, судя по всему, вряд ли умеют пользоваться им для изготовления [оружия], иначе они не стали бы ездить за ним в Бельгию»[171].

Проссер предположил, что за 20 лет, к 1854 году, российская техника сделалась «слишком сложной», тогда как английская значительно усовершенствовалась[172]. Как мы уже видели, в различных предложениях по реорганизации оружейных заводов в Николаевскую эпоху полная механизация никогда не ставилась на первое место: слишком сложно было интегрировать в производственные процессы технику, застывшую в состоянии 1817 года.

Заключение

Замкнутая структура сообщества оружейников, сохранявшаяся из поколения в поколение, в сочетании с отсутствием крупного частного рынка оружия сводила к минимуму контакты с внешним миром. Появлением новых методов производства Тула была обязана пришельцам со стороны, часто приносившим инновации со своей родины. В XVIII и начале XIX века несколько британских и немецких мастеров доставили туда европейскую технологию производства оружия. Самым выдающимся из них, конечно же, был Джонс. В Тулу ехали и отечественные механики, в частности Захава. Но такие примеры оказавших значительное влияние новаторов со стороны редки.

Хотя продукция оружейных заводов предназначалась «стороннему» потребителю, этим потребителем было государство, которое очень мало и редко проявляло заинтересованность в совершенствовании практики изготовления оружия, и в особенности это касалось крупнейшего завода в Туле. При этом в частном секторе оружейников всегда было недостаточно для того, чтобы дополнить имеющийся штат казенных заводов. Впрочем, и необходимости такой не возникало. Не занятые в производственном процессе мастера, поголовно приписанные к заводам, имели полное право заниматься побочной работой, но в любой момент могли быть привлечены к выполнению государственных заказов.