Точеные, чуть приплясывающие от нетерпения бедра,великолепное соотношение длинных голеней и тонких колен. Чем тебе не Эль Греко…

— Вот он, негодник! Спрятался в пакет с салфетками.

Быстрые точечные движения по клавиатуре ребром пунцовогоногтя большого пальца и вначале бессмысленный щебет с подружкой.

Он сделал вежливое скучающее лицо, уже различив на тойстороне разговора — вялый неинтерес… Ну что ж, пора отчаливать, оставим девушкуиным любителям прекрасного. Вслух предположил, улыбаясь, что Мари-Кармен измузея выгнали за нерадивость.

Но Пилар не желала сдаваться. Надо же, какая энергичнаякрошка.

— Знаю! — воскликнула она. — Вот у кого надоспросить — у Хесуса!

Ее сокурсник, работает в историческом архиве, но не в томдело. Он просто фанат, понимаете, фанат Эль Греко и всего его окружения, писалдиссертацию по его биографии, и вообще, парень что надо!

Он совсем не был уверен, что хочет докладывать парню чтонадо о своих разысканиях и вообще обнаруживать какой-то специальный интерес.Ему необходимо было скрыть наличие под боком у всех этих фанатов, хотя боднажды наверняка побывавших в той кафетерии, картины — ученика? сподвижника?раба? — толедского гения, и свой личный и страстный к этой картинеинтерес. Темному и полураспавшемуся святому полагалось воскреснуть и сменитьфамилию автора, с мало кому известного Кордоверы на… не станем пока поминатьвсуе…

Однако Пилар с завидным энтузиазмом взялась за дело. У неекак раз закончилось время работы, и они сейчас же могут отправиться в городскойисторический архив. К сожалению, у нее нет с собой рабочего телефона Хесуса, ноона уверена, что тот до самого вечера сидит среди своих папок и замшелыхкартотек.

И он зачем-то повлекся за ней в архив, как раз туда, кудаутром решил не идти ни в коем разе, стараясь не признаваться себе, что не прочьеще побыть рядом с этой порывистой и одновременно серьезной молодой женщиной.

На вид ей было лет двадцать семь, но в действительности, возможно,чуть больше: в заблуждение вводили тонкие голубоватые запястья, подростковыйголос и множество доверчивых полудетских движений.

Опять припустил дождь. Пилар вытащила из сумки зонтик(Кордовин немедленно вспомнил про свой, забытый в университете, — прощай,оружие!), выстрелила им в небо, и решительно взяв профессора под руку, победновскинула лиловый шатер над их головами. Он засмеялся, отнял, обнял ее за плечи,поднял над нею зонтик, и так они совершили недавний его путь в обратномнаправлении. От такси она отказалась.

Старинную касону, в которой помещался Исторический архивТоледо, от покатой улицы отделяли кованые ворота с небольшой калиткой ипросторный патио, заставленный горшками с геранью вдоль охристых стен ирешетчатых окон.

Пилар скрылась между серыми колоннами портика, а он осталсяждать в дальнем углу двора, где над трубкой беломраморного фонтана копошилась,пытаясь привстать, слабая струйка воды, словно забытый кем-то больной щенок.

Все это, раздраженно подумал он, совсем ни к чему. Что тыхочешь услышать нового от этого молодого исследователя, и какая разница — кем,собственно, был этот самый Кордовера, который пока еще тебе не принадлежит.Надо замять поскорее вопрос, развязаться с молодняком, расцеловать ручки Пилари слинять, пока ты не намозолил глаза здешнему архивному синклиту.

Через минуту явилась ужасно огорченная Пилар: такойневезучий день, Хесус в Мадриде, на свадьбе кузины. А иначе — как она раньше непоняла! — он бы обязательно был на конференции.

Ну-ну, заметил профессор успокоительно (она так искреннерасстроилась, милая, помощница), — день, напротив, удивительный, ведь онисовершили чудесную прогулку под дождем и обсудили массу интересных вещей. Асейчас он (к сожалению должен ее покинуть), а сейчас он приглашает ее пообедать,с удивлением услышал он свой голос, в том ресторане, куда она любит ходить сдрузьями.

— Ни за что! — отчеканила Пилар. — Ничем я незаслужила обеда, обманула все ожидания. А сделаем мы вот что: пообедаем у меня.Я утром приготовила паэлью с бараниной, а это — ну вы послушайте,послушайте! — и ножкой умоляюще притопнула: — это бабушкино коронноеблюдо, и даже моя старшая сестра не умеет его так готовить, как я.

По его настоянию купили к обеду бутылку «Домине Вердеха»,поймали такси и поехали к ней домой.

По пути она слегка струхнула от той лихости, с какойпотащила профессора в свою норку, и раза три повторяла, чтобы он не удивлялся —ее студия, которую она уже пять лет снимает у собственного дяди, простоотделенная комната его большой квартиры, выходящая во двор… А дворик чудесный —весь оплетен виноградными лозами.

Дворик-то чудесный, а вот дядя — изрядный сукин сын. Этостало ясно с первого взгляда, с первого шага через высокий порог двери, ведущейпрямо со двора в полутемную келью, всю в каких-то пеленах, как колыбель длямладенца-Иисуса, какую здесь выставляют в рождественских беленах, вертепах,по-нашему.

Высокий театрально-бархатный занавес от пола до потолкаотделял, судя по кубическим очертаниям, кровать; другой, клеенчатый, ограждал вуглу — как выяснилось чуть позже — душевую кабинку с примкнутым к ней вплотнуюунитазом, так что присесть на него можно было только боком.

Кроме того, бережливый и хитроумный дядя умудрился втиснутьв комнату мини-холодильник, газовую плитку, три навесных кухонных шкафчика,столик с двумя табуретами, тумбочку с телевизором, торшер… и еще по мелочам,между которыми оставалось только лавировать с недюжинной конькобежнойсноровкой.

— У вас тут очаровательно… — проговорил он,оглядываясь и косясь на торжественные складки мрачного синего бархата слева отлоктя. — А… там?

— Кровать, — отозвалась Пилар, которая, оказавшисьдома, немедленно принялась с привычной ловкостью одновременно разогреватьпаэлью, резать салат, ставить чайник на конфорку и совершать еще множествокаких-то мелких хозяйственных передвижений.

— Судя по скрытым объемам, — одобрительно заметилон, — это королевский альков.

Она рассмеялась.

— Почти. Бабушкино наследство. Занимает полкомнаты,страшно мешает жить, но духу не хватает продать: на этой кровати родилась моямама, а она рано погибла.

— Когда? — быстро спросил он.

— Мне было тринадцать.

— И мне! — сказал он.

Она развернулась к нему, и несколько мгновений они гляделидруг на друга новыми глазами — давних сирот, почти родственников.

— А знаешь, — сказал он. — У нас в городке наУкраине, в доме моего дяди, — у меня тоже был хитроумный дядя, —ванна помещалась в кухне, в шкафу.

Она недоверчиво прыснула:

— Это как?

— А вот так: разделочная доска кухонного шкафаоткидывалась, как крышка саркофага, внутри которого утоплена короткаяоцинкованная ванна. Надо было только очень высоко поднимать ноги, чтобы… почемуты смеешься?