Как не понять желание всех — от маршала до рядового солдата — быстрее добить врага в его логове! Но в данном случае к вполне объяснимому желанию примешивался и нездоровый дух конкуренции, настолько сильный, что даже многоопытный Жуков позволил себе ставить подчиненным нереальные задачи. Не только танкисты Богданова, но и весь 1-й Белорусский фронт в целом встретил на ближайших подступах к Берлину столь мощное сопротивление, что о вступлении даже в пригород говорить было преждевременно. Противостояние войскам Конева было слабее, поэтому именно из штаба 1-го Украинского фронта в Москву ушла первая телеграмма о вожделенном успехе, пусть пока и частичном. 22 апреля в 22 часа Сталину было доложено, что 3-я гвардейская танковая армия Рыбалко передовыми бригадами ворвалась в южную часть Берлина, ведет бои за Тельтов-канал и в центре района Ланквиц.

Жуков, безусловно, уступать не хотел. Тем более, что бои за город, укрепленный как самая настоящая крепость, приняли затяжной и изнурительный характер.

Гитлер бросил в топку боев все, что было сосредоточено в столице, так что при продвижении наших войск к центру приходилось буквально прогрызать оборону немцев.

Появились и новые объекты, взятие которых первым позволяло перехватить инициативу у соперничавшего фронта. Так, перед соединениями обоих фронтов — 3-й гвардейской танковой армией (1-й Украинский) и 47-й общевойсковой армией (1-й Белорусский) была поставлена задача соединиться в районе Бранденбурга, замкнув тем самым с запада кольцо окружения Берлина. В этих условиях 25 апреля в 1 час ночи начальник штаба 1-го Белорусского фронта генерал М. С. Малинин от имени Жукова отдал боевое распоряжение командиру 7-го гвардейского кавалерийского корпуса (из состава 47-й армии) упредить соседей: «6 мк[14] 1-го Украинского фронта на подходе к г. Бранденбург с юго-востока. Командующий фронтом приказал: одну кавалерийскую дивизию с одной танковой бригадой немедля повернуть для стремительного удара на юг с задачей занять г. Бранденбург до подхода 6 мк — к утру 25.4.45 г.».

Первыми городка, однако, вновь достигли подчиненные Конева, о чем было тут же доложено в Ставку. Азарт, охвативший командующего 1-м Украинским фронтом и подчиненных ему генералов, оказался настолько велик, что стал приносить уже ощутимый вред. Они стали пренебрегать разграничительной линией между двумя фронтами, установленной Ставкой уже в городской черте Берлина. Желая утвердить свое первенство — а как иначе объяснить дальнейшие события? — танкисты генерала Рыбалко, форсировав Шпрее, оказались в тылу боевых порядков 8-й гвардейской армии генерала В. И. Чуйкова и 1-й гвардейской танковой армии генерала М. Е. Катукова, входивших в состав 1 — го Белорусского фронта. Один Бог знает, сколько это принесло напрасных жертв из-за возникшей путаницы. Но лишь через два дня Конев поставил перед Жуковым вопрос о принятии совместных мер, чтобы возникшую неразбериху прекратить. Причем суть его предложений сводилась к изменению командующим соседним фронтом в одностороннем порядке направления наступления армий Чуйкова и Катукова.

Получив обращение Конева, Жуков через час с четвертью (напомним, дело происходит 28 апреля поздно вечером) направляет доклад Сталину. В нем он, сообщив, что «наступление частей Конева по тылам 8 гв. А и 1 гв. ТА создало путаницу и перемешивание частей, что крайне осложнило управление боем», просил установить четкую разграничительную линию между войсками фронтов или даже «разрешить мне сменить части 1-го Украинского фронта в г. Берлине». Как видим, это радикально отличалось от предложений Конева и может даже рассматриваться, как попытка вывести того из «игры».

Жуков, отправляя доклад, еще не знал, что в Ставке уже и сами поняли опасность сложившейся обстановки. Жукову и Коневу как раз в эти часы была направлена директива о новой разграничительной линии. В соответствии с ней, в частности, Рыбалко должен был отвести свои части из района Тиргартена, передав позиции войскам 1-го Белорусского фронта, что, как вспоминал Конев, вызвало у генерала-танкиста болезненную реакцию. Нелегко, очевидно, было примириться с установленным порядком и самому Ивану Степановичу Коневу. Чего-чего, а недостатком честолюбия он, как и Жуков, никогда не страдал. Посылая 2 мая итоговое донесение в Ставку, он прибег к следующей формуле: войска t-го Украинского фронта совместно с войсками 1-го Белорусского фронта овладели Берлином.

Вряд ли на это не обратил внимания адресат донесения — Сталин. Но относительно доли фронтов в общем успехе он имел свое мнение. В праздничном приказе Верховного Главнокомандующего по итогам боев за фашистскую столицу формулировка о вкладе фронтов была иной: войска 1-го Белорусского фронта овладели Берлином при содействии войск 1-го Украинского фронта.

Если даже отвлечься от того, чьи войска взяли рейхстаг и имперскую канцелярию, нельзя не признать, что именно 1-й Белорусский фронт внес в победу наибольший вклад. Потери немцев в полосе фронта Жукова составили 232,7 тыс. человек, в полосе фронта Конева — 108,7 тыс.

Маршал Жуков был, конечно же, удовлетворен оценкой Верховного. Под благовидным предлогом отстраненный Сталиным за полгода до этого от функций представителя Ставки ВГК на наиболее важных фронтах, он таки сумел прийти к финишу первым.

Но история на этом не закончилась. Когда в 1957 г. Хрущев обвинил Жукова в бонапартизме, одним из тех, кто присоединился к гонителям, был маршал Конев. Не Верховный ли Главнокомандующий еще в годы войны вложил ему в руку этот камень?

Дальше — больше. Уже несколько лет находящийся в отставке и опале Жуков вынужден сносить новые обиды, на которые в апреле 1964 г. он даже пожаловался Хрущеву. В своих воспоминаниях маршал Чуйков выдвинул «абсурдную», с точки зрения опального маршала, мысль о том, что в начале февраля 1945 г. обстановка позволяла захватить Берлин сходу. Жуков объяснил невозможность этого тем, что в тылу оставалась Померанская группировка противника, которая готовилась к удару во фланг фронта с тем, чтобы разгромить шесть наших армий, выдвинувшихся клином далеко вперед на р. Одер. Необходимо было также подготовить Берлинскую операцию в материально-техническом отношении, организовать оперативное взаимодействие с соседними фронтами, с ВВС. Чуйков писал: «Надо было рискнуть». Жуков резонно отвечал: «Я тоже за риск, но не за авантюрный риск».

Все так. Но ни Хрущев, ни сменивший его Брежнев на жалобу маршала Победы не обратили ни малейшего внимания. Уже не в журнальном, а в книжном варианте мемуаров Чуйков вновь повторил свои обвинения в адрес бывшего командующего 1-м Белорусским фронтом.

Так берлинский триумф сорок пятого года отзывался неутоленными маршальскими обидами…

В последние годы в адрес Жукова все чаще раздаются критические замечания, переосмысливается стиль его деятельности в целом, линия действий в конкретных операциях и в конкретных исторических обстоятельствах. На наш взгляд, это вполне нормальное явление, главное вести обсуждение спокойно, взвешенно, не передергивать исторические факты. Был долгий период замалчивания его роли в войне (о чем еще пойдет речь ниже), затем в ходе «перестройки» увлеклись идеализацией его образа (примером чего может служить хотя бы инициатива ветеранской общественности, возбуждавшей к 45-летию Победы ходатайство о посмертном присвоении Жукову звания генералиссимуса). Рано или поздно должен был наступить период непредвзятого переосмысления с современных позиций как истории войны в целом, так и конкретной деятельности Жукова. И он наступил.