Георгий Константинович проницательно объяснял, зачем и после войны потребовалась эта вполне заурядная личность: «Конечно, Сталин понимал, что это далеко не находка для Вооруженных Сил, но ему он нужен был как ловкий дипломат и беспрекословный его идолопоклонник. Сталин знал, что Булганин лично для него может пойти на все».

Это стало решающим фактором и при последующем в 1947 г. назначении Булганина военным министром. Назначать на ключевые должности прославленных полководцев стареющий диктатор боялся: те за время войны стали всенародно известны, почувствовали свою силу, стали более независимы. Настрой вождя улавливали и его присные. Когда в марте 1946 г. Булганин подготовил проект послевоенного переустройства управления Вооруженными Силами, Жукову места в руководящих структурах не нашлось. Но совсем уж пренебречь услугами выдающегося полководца было даже политически неверно, и Жуков занял пост главнокомандующего Сухопутными войсками.

Одновременно Булганин представил Сталину проект положения о Наркомате обороны. У Жукова, который принял участие в обсуждении проекта, возникло серьезное возражение. Получалось, что главкомы в практических делах должны были иметь дело не с самим наркомом, а с его первым заместителем. На возражения Булганин ответил: нарком (Сталин), мол, и без того перегружен партийными и государственными делами. А сам доложил вождю так: «Жуков — Маршал Советского Союза и не хочет подчиняться мне — генералу». Его тонкий расчет оправдался: очень скоро выдающегося чиновника уравняли с выдающимся полководцем: Булганин получил маршальское звание.

Забегая вперед, скажем, что огромный опыт закулисной борьбы помог Булганину — не в пример Жукову — выжить в сталинском окружении. Освобожденный с поста министра обороны в 1949 г., он вернулся на него сразу же после смерти тирана и в свои заместители заполучил — кого бы вы, думали — Жукова. Увы, это была нередкая для советской власти картина, когда у руля пребывал невежда в погонах с маршальскими звездами, а подлинный профессионал вынужден был находиться на подхвате. Все по поговорке: рабочий конь соломку ест, а пустопляс — овес.

Но настоящая опасность подстерегала в ином обличье. На должности главкома Жукову дали поработать всего полтора месяца. 31 мая 1946 г. он был поставлен в известность, что назавтра состоится заседание Высшего военного совета. Что ж, заседание, так заседание, сколько их было на его памяти. Однако событие, случившееся тем же вечером, заставило думать по-иному. Маршал уже собирался лечь спать, когда на его дачу заявились трое «молодцов» проводить обыск. Поскольку ордера у них не было, хозяин, пригрозив оружием, выставил непрошеных визитеров за порог. Но, хорошо представляя, от кого последовала команда на обыск, счел за благо готовиться к худшему.

И — недаром. Заседание началось с того, что хмурый, в старом довоенном кителе (что было верным признаком гнева) Сталин положил перед секретарем совета генералом С. М. Штеменко папку: «Прочитайте, пожалуйста, нам эти документы». В папке оказались протоколы допроса бывшего командующего ВВС главного маршала авиации Новикова, арестованного менее чем за полтора месяца до этого. Крупного военачальника, дважды Героя Советского Союза довели, по его собственным словам, до самоуничтожения и таки добились показаний, порочащих Жукова.

Вот лишь отдельные фрагменты заявления Новикова на имя Сталина от 30 апреля 1946 г.: «Касаясь Жукова, я прежде всего хочу сказать, что он человек исключительно властолюбивый и самовлюбленный, очень любит славу, почет и угодничество перед ним и не может терпеть возражений…

Вместо того чтобы мы, как высшие командиры, сплачивали командный состав вокруг Верховного Главнокомандующего, Жуков ведет вредную, обособленную линию, т. е. сколачивает людей вокруг себя, приближает их к себе и делает вид, что для них он является «добрым дядей»…

Жуков очень хитро, тонко и в осторожной форме в беседе со мной, а также и среди других лиц пытается умалить руководящую роль в войне Верховного Главнокомандования и в то же время Жуков не стесняясь выпячивает свою роль в войне как полководца и даже заявляет, что все основные планы военных операций разработаны им…

Ко всему этому надо еще сказать, что Жуков хитрит и лукавит душой. Внешне это, конечно, незаметно, но мне, находившемуся с ним в близкой связи, было хорошо видно. Говоря об этом, я должен привести вам в качестве примера такой факт: Жуков на глазах всячески приближает Василия Сталина, якобы, по-отечески относится к нему и заботится. Но дело обстоит иначе. Когда недавно уже перед моим арестом я был у Жукова в кабинете на службе и в беседе он мне сказал, что, по-видимому, Василий Сталин будет инспектором ВВС, я выразил при этом свое неудовлетворение таким назначением и всячески оскорблял Василия. Тут же Жуков в беседе со мной один на один высказался по адресу Василия Сталина еще резче, чем я, и в похабной и омерзительной форме наносил ему оскорбления…

Жуков везде стремился протаскивать свое мнение. Когда то или иное предложение Жукова в правительстве не проходило, он всегда в таких случаях очень обижался.

Как-то в 1944 году, находясь вместе с Жуковым на 1-м Украинском фронте, он рассказал мне о том, что в 1943 году он и Конев докладывали Сталину план какой-то операции, с которым Сталин не согласился. Жуков, по его словам, настоятельно пытался доказать Сталину правильность этого плана, но Сталин, дав соответствующее указание, предложил план переделать. Этим Жуков был очень недоволен, обижался на Сталина и говорил, что такое отношение к нему очень ему не нравится».

Позднее, когда уже после смерти диктатора состоялся суд над бывшим министром госбезопасности B. C. Абакумовым, выяснилось, что вся инициатива в подобной «раскрутке» Новикова исходила от Сталина лично. «…Я ничего не делал сам, — говорил Абакумов на суде, получив последнее слово. — Сталиным давались указания, а я их выполнял». Следователи же заранее заготовили нужный им текст и вынудили арестованного военачальника подписать его. «Потом заставили… — рассказывал позднее Новиков, выступая на процессе по делу бывшего руководителя МГБ уже в качестве свидетеля. — Это было у Лихачева в кабинете, продолжалось около 7–8 часов… Было жарко мне, душно, слезы и спазмы душили…»

Тем не менее, даже Сталину было видно, что показания главного маршала авиации довольно скудны по части военного переворота. Поэтому недостающие аргументы он надеялся услышать от участников заседания.

«Выступили поочередно члены Политбюро ЦК партии Г. М. Маленков и В. М. Молотов, — вспоминал позднее Георгий Константинович. — Оба они стремились убедить присутствующих в моей вине. Однако для доказательства не привели каких-либо новых фактов… После Маленкова и Молотова выступили Маршалы Советского Союза И. С. Конев, А. М. Василевский и К. К. Рокоссовский. Они говорили о некоторых недостатках моего характера и допущенных ошибках в работе. В то же время в их словах прозвучало убеждение в том, что я не могу быть заговорщиком. Особенно ярко и аргументированно выступил маршал бронетанковых войск П. С. Рыбалко, который закончил свою речь так: «Товарищ Сталин! Товарищи члены Политбюро! Я не верю, что маршал Жуков — заговорщик. У него есть недостатки, как у всякого другого человека, но он патриот Родины, и он убедительно доказал это в сражениях Великой Отечественной войны».