– Время выбрано не случайно, – покачал головой Гексли. – Я подозреваю, что это тактический ход Бэббиджа и его ближайших сподвижников, последняя попытка набрать в Палату лордов побольше ученых, пока Байрон еще на коне.

– Что за странные мысли! – удивился Мэллори. – Кто, как не ты, был активнейшим сторонником Эволюции во всех дебатах? К чему сомневаться в своем счастье? Мне это представляется элементарнейшей справедливостью!

Гексли схватился за лацканы сюртука – жест, выражавший у него высшую степень искренности.

– Стану я лордом или нет, могу сказать одно: сам я в это дело не вмешивался. Я ни о чем не просил, и если получу титул, то не посредством каких-то там закулисных махинаций.

– Но мне казалось, что отбор лордов не связан ни с какими махинациями, – удивился Мэллори.

– Еще как связан! – отрезал Гексли. – Хотя ты и не услышишь такого от меня прилюдно. – Он понизил голос. – Но мы с тобой знаем друг друга уже много лет. Я рассчитываю на тебя как на союзника, Нед, и как на честного человека.

Гексли вышел из-за стола и начал нервно вышагивать по турецкому ковру.

– В таком важном деле ложная скромность бессмысленна. У нас есть серьезные обязанности – перед самими собой, перед внешним миром, перед наукой. Мы купаемся в похвалах – удовольствие, на мой взгляд, ниже среднего, – а заодно претерпеваем бесчисленные трудности, в том числе и страдания, и даже опасности.

Сперва радостная новость, затем тревожные, несколько загадочные откровения – от всего этого кругом шла голова. Впрочем, Гексли всегда создавал вокруг себя какую-то особую напряженную атмосферу; так было даже в давние студенческие годы. Впервые после Канады Мэллори почувствовал, что возвратился в настоящий свой мир, в мир более чистый, возвышенный, где обитал разум Томаса Гексли.

– Опасности какого рода? – спросил он после довольно длительной паузы.

– Нравственные опасности. И физические тоже. Борьба за власть всегда сопряжена с риском. Лордство – пост политический. Партия и правительство, Нед. Деньги и законы. Соблазны и постыдные компромиссы... Ресурсы нации не безграничны, конкуренция велика. Нишу науки и образования следует защищать, нет, – расширять!.Так или иначе, – невесело улыбнулся Гексли, – нам приходится рисковать. В противном случае остается только опустить руки и отдать мир грядущего на волю дьявола. Лично я скорее умру, чем стану смотреть, как распродают науку!

Пораженный резкостью Гексли, Мэллори взглянул на мальчика, который сосал свою конфету и от скуки колотил ногами по креслу.

– Ты самый подходящий для этого человек, Томас, – сказал он после секундного раздумья, – и всегда можешь рассчитывать на мою помощь.

– Спасибо, Нед, я был в тебе уверен. Я очень рассчитываю на твою смелость, на твое ослиное упорство. За два года каторжного труда в дебрях Вайоминга ты показал себя крепким, как сталь! А тут я на каждом шагу вижу людей, которые с пеной на губах распинаются о своей преданности науке, а сами только и мечтают, что о золотых медалях и профессорских мантиях. Гексли ходил все быстрее и быстрее.

– Моровое поветрие, настоящее моровое поветрие. Более того, – он резко остановился, – иногда я начинаю опасаться, не коснулось ли оно и меня. Ты понимаешь, Нед, как это страшно?

– Это невозможно, – заверил его Мэллори.

– Хорошо, что ты снова с нами, – Гексли снова заметался по кабинету. – И что ты теперь – знаменитость! Мы должны на этом сыграть. Я хочу, чтобы ты написал о своих подвигах книгу.

– Странно, что ты об этом заговорил, – отозвался Мэллори. – У меня в саквояже как раз лежит образчик подобной литературы. “Миссия в Китай и Японию” Лоренса Олифанта. Толковый парень, очень сообразительный.

– Олифант из Географического общества? Безнадежный случай. Слишком сообразительный и врет, как политик. Нет, ты должен писать совсем просто – настолько просто, чтобы тебя мог понять и самый рядовой механик, из тех, что украшают свои гостиные пемброков-скими столами и фарфоровыми селянками! Поверь мне, Нед, это нужно для большого дела. А заодно принесет тебе хорошие деньги.

Мэллори несколько растерялся.

– Ну, говорю я вроде и ничего, если под настроение, – но взять вот так и написать целую книгу...

– Ничего, – улыбнулся Гексли, – мы подыщем тебе какого-нибудь писаку с Граб-стрит , чтобы навел полный лоск, так сейчас все делают. У меня тут есть на примете один парень, Дизраэли , сын того Дизраэли, который основал “Дизраэлиз Квотерли”. Малость с поворотом, пишет всякие бульварные романчики. Но довольно надежен, пока не напьется.

– Бенджамин Дизраэли? Моя сестра Агата обожает его романы.

Кивок Гексли тактично намекал Мэллори, что женщину из клана Гексли никогда не застали бы за чтением такой макулатуры.

– Нам еще следует обсудить твое выступление на симпозиуме Королевского общества, твою будущую речь о бронтозаврусе. Это будет значительное событие, прекрасный случай завоевать публику. У тебя есть хороший портрет для афиши?

– Откуда же? – удивился Мэллори.

– Тогда обратись к Моллу и Полибланку – они дагерротипируют весь высший свет.

– Постараюсь запомнить.

На стене кабинета висела большая, в раме красного дерева, лекционная доска; Гексли подошел к ней, взял массивную серебряную держалку для мела, написал косыми, словно летящими буквами: Молл и Полибланк -и обернулся.

– Еще тебе понадобится кинотропист, и у меня как раз есть такой подходящий человек. Мы часто прибегаем к его услугам. Работает хорошо, бывает, что слишкомхорошо. Следи за ним в оба, иначе симпозиум превратится в демонстрацию клакерских фокусов, а о тебе господа ученые попросту забудут. “Наполнять золотой рудой малейшую трещинку” , так это у него называется. Весьма смышленый джентльмен.

На доске появилась новая надпись: Джон Китc.

–Вот это, Томас, действительно нужное дело.

– И еще, Нед... – Гексли замялся. – Я как-то стесняюсь об этом говорить...

– В чем дело?

– Не хотелось бы задевать твои чувства...

Мэллори натянуто улыбнулся.

– Я знаю, что оратор из меня не ах, но ведь ничего, читал я лекции, и никто особо не жаловался.

Гексли помолчал, потом внезапно поднял руку.

– Что это такое?

– Мел, – послушно ответил Мэллори.

– Как-как-как? Я что-то не понял.

– Мел. – На этот раз Мэллори почти поборол свою сассексскую манеру растягивать гласные.

– Вот видишь, с твоим произношением нужно что-то делать. У меня есть очень хороший преподаватель дикции. Француз, но говорит по-английски лучше любого англичанина. Ты не поверишь, что он делает с людьми за какую-нибудь неделю занятий, настоящие чудеса.

– Это что же, – нахмурился Мэллори, – ты хочешь сказать, что мне необходимы чудеса?