– Все будет хорошо, поверь мне. Я расскажу тебе про Лаушу все, что ты захочешь узнать. Я расскажу тебе о твоем отце Томасе, о его братьях и о твоем деде. Если захочешь, я опишу тебе все стеклянные предметы, сделанные когда-либо в их мастерской. Ты сможешь почувствовать свои корни, я тебе это обещаю. – Давая клятву, Мария слегка трясла Ванду за плечи.

– И что это даст? Как все это связано со мной и моей жизнью здесь?

Сомнения Ванды еще сильнее утвердили Марию в ее намерении. Да, она постарается дать Ванде что-то свое – это самое меньшее, что она могла сделать для племянницы.

– Просто представь, что… Стивен всегда будет твоим папой. И сегодня ты получила еще одного отца!

– Чудесно! Если мне так замечательно повезло, то почему же я чувствую себя так, словно меня переехал трамвай?

Ванда состроила гримасу, и все же на ее лице промелькнула слабая улыбка.

Вскоре они, промокшие до нитки, спустились по пожарной лестнице.

В ту же ночь, после того как Ванда легла в кровать и ждала, пока заснет, Мария взялась за блокнот для рисования. Когда она достала один из привезенных с собой грифелей, тот лег в правую руку привычнее, чем когда-либо. Мария чуть не вскрикнула от облегчения. Как она могла позабыть, какое это счастье – сидеть перед белоснежно чистым листом бумаги!

Она рисовала до полуночи. В основном это были бесполезные наброски: танцоры на балу, скрипичный ключ, гирлянды цветов, которыми были украшены столы, – ничего, что можно было бы применить для росписи елочных шаров. Марии было все равно. Она бы десять молитв прочла в благодарность только за то, что по собственной воле взяла в руки карандаш и блокнот. Она все еще способна на это! Она не потеряла свой дар!

Мария рисовала и штриховала, поправляла и улучшала. Внезапно в памяти стали всплывать абрисы небоскребов Нью-Йорка, темные строгие контуры. А затем уличные фонари, освещенные окна, луна, в холодном свете которой появился силуэт Бруклинского моста.

На улице уже светало, когда Мария наконец выпустила карандаш из рук. Не осталось ни одного чистого листка! Блокнот от напряженной работы стал мягким и распух, его листы обтрепались, кое-где грифель Марии оставил царапины и пятна. Она лихорадочно отсортировала зерна от плевел.

Произошло чудо! Среди всех набросков оказалось как минимум десять или двенадцать эскизов, подходящих для новой коллекции елочных шаров! Следовало лишь немного доработать их…

Спустя мгновение улыбка испарилась с лица Марии: как она могла так радоваться, когда всего в нескольких метрах от нее Ванда, скорее всего, уже все глаза выплакала?

Но разве радость и печаль не ходят рука об руку? Так же, как день и ночь, свет и тьма…

«Night & Day-Collection»[9] – если ей удастся доработать эскизы, это будет подходящее название. Этим же утром она собиралась взяться за чистовую обработку. Мария не боялась, что ничего не получится. Теперь, когда начало вновь было положено, она ощущала, как в ней кипит творческое возбуждение, словно лава на поверхности проснувшегося вулкана.

Мария вновь перелистала рисунки. Особенно ей понравилось изображение ночного неба и небоскребов. И висящая над заливом луна тоже очень хорошо вышла. Если шары сначала посеребрить, потом пройтись белой эмалевой краской по контурам, а внутри украсить блестящей пылью… Да, это будет выглядеть хорошо!

Эмалевая краска и блестящая пыль… Она не успела додумать эту мысль до конца, как вдруг с глаз спала пелена: эскизы «Night & Day» напоминали ее самые первые елочные шары! Тогда, восемнадцать лет назад, когда она начинала тайком выдувать стеклянные шары, в ее распоряжении для разрисовки были лишь белая и черная эмалевые краски. Других цветов в отцовской мастерской не было. Блестящую пыль она изготовила, выпросив в мастерской Вильгельма Хаймера осколки стекла и растерев его потом дома в мелкий порошок. Больше никаких материалов не было, ее шары играли на четком контрасте темного и светлого.

Марии показалось, что в этом совпадении есть символическое значение: может быть, решив рассказать Ванде о ее происхождении, она отыскала собственные корни?

После сильной ночной грозы следующее утро казалось особенно ясным. Когда Мария раздвинула шелковые шторы, от яркого солнца у нее заслезились глаза. Она заморгала.

Праздничная погода!

Когда она через время пришла в столовую, все еще в халате, то с облегчением увидела за столом Ванду и Рут. Лица сестры и племянницы были бледными – Мария впервые увидела Рут без косметики. Обе выглядели довольно мрачными, но по крайней мере разговаривали друг с другом.

Мария было подумала рассказать о чуде, которое произошло ночью. Но когда Стивен с серьезным лицом отодвинул ее стул, приглашая сесть, она отбросила эту мысль.

Разумеется, разговор вертелся вокруг единственной темы. Ванда все еще не могла понять, почему ее родители столько лет молчали. Почему? Почему они не рассказали… И как они только могли…

Рут и Стивен поочередно пытались это объяснить.

Мария не была голодна, но, чтобы не сидеть истуканом, потянулась к хлебной корзинке.

– Ты сидишь здесь и совершенно спокойно одну за другой уминаешь булочки, словно ничего и не произошло! – внезапно воскликнула Рут после того, как Ванда вновь разрыдалась. – Тебе сложно поучаствовать в этом разговоре?

Мария опустила булочку.

– Мне очень жаль. Я действительно не знаю, что должна сказать. Я…

Ее взгляд упал на часы, которые стояли позади Стивена на консольном столике.

– Уже так поздно!

Ножки ее стула заскрежетали по полированному мраморному полу. Она в последний раз оглядела присутствующих.

– Мне очень жаль… Но если я не потороплюсь сейчас, то Франко застанет меня в одной ночной рубашке, когда придет!

– Да, беги к своему наслаждению! А мы пока останемся расхлебывать ту кашу, которую ты заварила! – крикнула Рут ей вслед.

Мария не могла дождаться, когда выскочит из дома. Она так радовалась приходу Франко! Ее мучили угрызения совести, когда она расчесывала волосы, красила ресницы и в честь такого дня даже нанесла немного румян на щеки. Волосы Мария заплела в простую косу, которую уложила на голову венком. Рут сочла бы такую прическу невероятно старомодной, но у Марии сегодня было для нее настроение.

Она тщательно перебрала свой гардероб: в такой летний день, как этот, можно было надевать вещи лишь одного цвета – белого! Чистого, сияющего белого цвета. Кроме того, много рюшей и красивых кружев.

Когда она, словно вор, выскользнула из комнаты ровно в час и спустилась вниз, в холл, где должна была встретиться с Франко, Мария ощущала себя такой же романтичной, какой и выглядела.