– Что толкает одного человека на убийство другого? Я иногда размышляла об этом. Как мы справляемся со своей злобой, ненавистью, яростью? Что отличает меня от какого-нибудь уличного парнишки, застрелившего своего дружка из-за пары кроссовок? В чем между нами разница? Я хочу, чтобы Клио исчезла, потому что убеждена, что без нее моя жизнь будет легче. А уличный мальчишка думает, что жизнь станет прекрасной, если он стащит с мертвого приятеля кроссовки и обует их сам. Кому-то нужны кроссовки, а кому-то – убрать Клио.

Беверли улыбнулась, сама несколько удивленная своими философскими построениями. Доктор Прескотт прореагировал на это, как и ожидалось.

– Наше время вышло, но я думаю, что нам будет полезно продолжить этот разговор.

Затем он взялся перелистывать свой календарь.

– Значит, я увижу вас во вторник, не так ли? Вы можете позвонить мне раньше, если захотите внеочередной встречи.

Беверли собрала в ладонь остатки смятых ею салфеток, отряхнула юбку и встала.

– Вторник, конечно. Я помню. Меня это устраивает. До свидания, доктор Прескотт.

Уходя, она подумала, что впервые назвала его фамилию, а не ограничилась словом «доктор». Возможно, это действительно какой-то переломный в ее жизни день.

Майлз Адлер нарочно оставил дверь своего кабинета чуть приоткрытой, чтобы не пропустить появления Клио Пратт в офисе. Он не желал ни на одну долю секунды оставлять ее одну без своей опеки, словно опасную змею, впущенную в помещение. Хотя скопившиеся на его столе бумаги требовали внимательного прочтения, он был не в силах сосредоточиться на их содержании. Документы были скучны и навевали тоску, зато звук поднимающегося лифта завораживал его. Майлзу уже исполнилось сорок пять, а он опять ощущал себя робким подростком.

Кондиционер качал прохладный воздух в его кабинет, но все равно он потел и поэтому снизил показатель на термостате еще на два десятка градусов. Возможно, вскоре ему вообще потребуется арктический холод.

Несмотря на распоряжение Клио о том, что совещание начнется ровно в пять, он своей волей перенес его на пять минут позже. Ему нужны были эти минуты для встречи с Клио наедине, без присутствия Белл и еще каких-то личностей, чьи имена он записал для памяти на бумажке. Какой-то юрист Боб Кливер и Гейл Дэвис, дизайнер по интерьерам.

Клио и приглашенные ею персоны запаздывали. Майлз сверился с настольными платиновыми часами, подаренными ему Пенни на первую годовщину их брака. Стрелка на циферблате уже зашла за римскую цифру «пять». Он повертел в руках авторучку и попытался найти место, где обычно ставил свою подпись под очередным документом или резолюцию – «принять» или «отказать». Сейчас у него почему-то все расплывалось в глазах. Что это? Пять семнадцать? Как обманчивы эти римские цифры! Или точнейший платиновый хронометр, подарок любящей Пенни, убежал вперед и вводит его в заблуждение? Ведь совещание назначено на пять часов. Клио сама на этом настаивала.

Он еще раз пробежал глазами повестку дня, продиктованную накануне Клио. Обсуждение выплат по страховке сотрудникам компании, примерный бюджет расходов на обновление зала заседаний – обычная рутина. Единственная заноза – утверждение в штатном расписании новой должности, какого-то совсем ненужного чертового помощника. Это, конечно, явный выпад против него, подлый укол по его самолюбию, но такое он вполне может пережить. Он быстро даст понять любому протеже Клио, что означает сорок три процента общего пакета акций.

Возможно, Клио наплевать, что приглашенные ею на совещание люди ждут, тратя без пользы свое драгоценное время. Впрочем, у Боба Кливера почасовая оплата, и деньги все равно ему капают. Она даже не удосужилась заявить о себе, позвонив с заднего сиденья своего лимузина и предупредив, что застряла в нью-йоркской уличной пробке.

Клио никогда не выбиралась в город самостоятельно, а пользовалась услугами шофера и обязательно внушала ему не торопиться и не рисковать. Эта женщина не может сама справиться с уличным движением, а еще смеет давать ему, Майлзу Адлеру, указания о том, как рулить «Пратт Кэпитал». Майлз дернулся на своем стуле, как только услышал звоночек остановившегося на этаже лифта. Он набрал полную грудь воздуха и привел свои разрозненные мысли в порядок, но был огорошен ровным голосом Белл.

– Будьте добры накрыть стол здесь, – услышал он ее распоряжение, обращенное, вероятно, к посыльному от «Мортимера», доставившему сюда нечто вроде легкого ужина, предусмотренного Клио, как он помнил, после совещания.

Майлз ощутил, что внутри у него все переворачивается, что его или хватит удар, или сейчас же стошнит. Он усилием воли заставил себя опуститься обратно на стул. В течение прошедшей недели он много времени, предназначенного для работы, тратил на поиски доводов, способных убедить Клио продать ему недостающие для получения контрольного пакета восемь процентов акций. Все его доводы она отвергла одним лишь унижающим его достоинство поступком. Оставалось лишь одно…

Майлз заглянул в ящик стола, где под грудой бумаг прятал папку с надписью «Кэтрин Хеншоу». Он злорадно улыбнулся. «Ни один секрет не спрячешь навечно, как и скелет в шкафу. Кому-то повезет случайно открыть дверцу шкафа». А в другом случае найдется кто-то очень умный. Как он, например… Клио очень хотела обезопасить себя со всех сторон, но супруг, обожающий ее, досье на нее, однако, завел.

Мысли Майлза вдруг перекинулись на его сестру Ребекку. Что послужило тому поводом? Вероятно, жуткое напряжение, которое он сейчас испытывал. Нервы и подсознание выделывают подлые штуки с человеком в самый неподходящий момент. Зачем всплыло это воспоминание о гибели Ребекки? Оно и так было незаживающей раной. После ее смерти мать постоянно напоминала Майлзу, каким милым ребенком в детстве была его сестра. Он знал все подробности о ее депрессии, о массе лекарств, которые в нее впихивали, о докторах, о раввинах, о высокооплачиваемых педагогах, на которых возлагали надежды отчаявшиеся родители. А его ограждали от этих забот. Он сделал карьеру, завел свою семью. И сам он предпочитал обходить вниманием то, что творится с Ребеккой, исключить ее и ее проблемы из поля своего зрения. Перед ним маячили иные, и очень радужные, горизонты.

Ребекка явилась к нему тогда на квартиру, растерзанная и отчаявшаяся.

«Пожалуйста, Майлз! Я готова все, что угодно, отдать за ночлег. Мне некуда приткнуться».

Он слышал ее молящий голос, видел, как из ее глаз катятся слезы, и боялся, что она расцарапает себе грудь в истерическом припадке и испортит каплями крови только что купленный им белоснежный ковер.

Хозяйка квартиры в Квинсе, которую снимала Ребекка, вышвырнула ее вон вместе с ее пожитками, шприцами и прочей гадостью. Он не спросил, почему она обратилась к нему, а не попросила приюта в родительском доме, но Ребекка словно прочитала его мысли.

«Они не поймут. А ты, мой брат, поймешь. Я обещаю исправиться. Послушай! Неужели ты не понимаешь?»

«Это ты ничего не понимаешь. Я теперь женат, и моей жене не понравится твое присутствие в доме. Тебе, сестренка, уже двадцать девять лет, и наступила пора собраться с мыслями».