Глаза бандита бегали от левого края двери, который он видел, до ног заложника и обратно, и с каждой секундой бег глаз ускорялся, словно хотел успеть за участившимся ритмом сердца. Юшенков часто облизывал пересохшие губы, с которых вот уже минуту-две дыханием срывалось лишь одно беззвучное и шипящее слово: «Конец».

Вот он какой – торопливый, свободный от мыслей, почти лишенный страха, обезличенный, без тоскливых дум о родных и близких, без сожаления о проступках и преступлениях, включая последний, олицетворенный в этом солдате с мокрыми штанами и растекающейся под ногами луже; пустой. Но с предсмертным действием, которое уже потеряло смысл и не имело для Романа Юшенкова абсолютно никакого значения.

Конец. Конец. Конец.

Все, отсчет окончен.

Собравшись в кулак, пальцы сжали пустоту. Вечность.

И совпало это с влетевшей в прихожую дверью.

А клетки на рубашке солдата словно взбесились, теряя острые углы и превращаясь в круги; и вот они сорвались и стали единым целым, с жирной точкой посредине круга, аккурат в центре спины.

И еще одно превращение – в лохмотья. «Десятка» вздыбилась от свинца, выбрасывая навстречу стрелявшим росу невинной крови.

Огонь из автоматов был настолько сильным и плотным, что носок вылетел изо рта заложника. Вслед за ним из горла рванул тугой поток крови. И только после этого колени солдата подогнулись, открывая на обозрение бандита: одна пуля пробила Роману щеку навылет, пять-шесть разворотили левое плечо и предплечье.

Юшенков спустил курок пистолета.

Напоследок ему показалось, что пуля медленно, очень медленно удаляясь, описывает спираль. И ввинчивается в переносицу головного штурмовика.

Остальных либо плохо учили, либо природой в них была заложена некая оторопь. Этих коротких мгновений хватило Юшенкову самому, без посторонней помощи уйти из этого беспредельного кровавого мира.

Он сильно прикусил металл и, закрыв глаза, нажал на спусковой крючок пистолета.

* * *

Когда спецназовцы подняли с пола оружие, Роман был еще жив. Он выталкивал изо рта шипящие звуки. Перед глазами стояла кровавая пелена, и он приподнимал голову, словно захлебывался в этом бескрайнем карминовом море, воды которого были тяжелыми и при каждом вздохе тягучим потоком врывались через горло.

Простреленный язык не слушался, приоткрытые губы свело в предсмертной гримасе. Юшенков выдохнул последний невнятный звук и затих.

* * *

Подполковник Маслов и не думал оправдываться; так же он и не защищался, а просто-таки пер на Николая Лысенкова, выкатывая покрасневшие от натуги глаза.

– Иди ты в задницу, полковник!! – орал омский омоновец. – Убит мой парень, а ты лезешь с вопросами о каком-то вонючем дезертире. Печешься о нем, забирай труп и катись ко всем чертям!

– Слушай, ты, герой-орденоносец!.. – Лысенков осекся. Отвечать в том же духе себе дороже. – Я жду от вас рапорт с указанием в нем действий ваших подопечных вплоть до секунды. Свои художества можете опустить. Примите мои соболезнования по поводу гибели вашего парня. В отличие от вас его мне искренне жаль.

Предпоследний вагон, в котором ехали беглецы, ритмично раскачивался, и под стук колес уставшая троица быстро уснула. Они находились почти в центре огромного края, где, как правильно заметил майор Страхов, вся жизнь сосредоточена вокруг железной дороги. Проехали одну станцию, другую: Ирина проснулась, когда состав отошел от Облучья, уже на территории Еврейской автономии. Не отдохнувшая, со следами пережитых волнений на лице девушка некоторое время пыталась понять, где находится. В подсознании родился иной перестук колес, жесткий, непереносимо громкий, стальной лязг сцепок и нежный, убаюкивающий голос Сергея Каменева:

«Брат никогда не выдаст, не выдаст, кто придет, кто придет, по моей, по моей... закон-тайга, закон-тайга...»

Стряхнув остатки сна, Ирина подумала, что Сергей обладал, наверное, даром предвидения. Во всяком случае, предугадал свою близкую смерть. Ирина невесело хмыкнула и вышла с сигаретой в тамбур.

Не нужно обладать особым даром, продолжила она, думая о Каменеве, чтобы предвидеть смерть, когда за тобой десяток человеческих жизней. Вот и беглецы в какой-то степени оказались на месте Сергея. А тот в представлении Ирины торопился лишь к мимолетной свободе, к маленькому ее глотку.

Она отогнала мрачные думы и сосредоточилась на других не менее мрачных, пытаясь представить, как поведут себя фальшивомонетчики, как поступят с телом Каменева. И как распорядятся судьбой Кисина, если он окажется в их руках.

Ирина поставила себя на место воображаемого шефа подпольного синдиката. Что бы она сделала в первую очередь. Мысленно выгнала из завода вагон и избавилась от контейнеров-улик. Затем от очередной улики – трупа Сергея Каменева. Тут же вспомнила слова Страхова: «Придется отвезти труп в район сортировочной станции и сбросить возле железнодорожного полотна». Ну да, все верно, его потом обнаружат обходчики. А дальше?.. А дальше нагрянет следственная группа. И почти официально можно будет задать несколько вопросов, поскольку тело преступника обнаружили в непосредственной близости от секретного объекта.

Улика. Против Страхова. А тот мертв. Был мертв, но ожил, сволочь!

Ирина прикурила очередную сигарету.

Как он поступит с телом рабочего, вот в чем вопрос. В нем сидят пули, выпущенные из оружия, которое после смерти Каменева наследовали беглецы. Может, в этом направлении майор пустит следствие?

Нет, убедилась Ирина, Страхов так не поступит. Даже для нее стало ясно, что все это грозит полнейшим разоблачением. Разоблачением действительно синдиката, который не может быть ограничен только рамками производства подделок: никуда не денешь сбыт, где задействовано очень много людей и связей. Это не сотня-другая фальшивок, изготовленных кустарным способом, а контейнеры с фальшивыми банкнотами, изготовленными на высокоточном оборудовании с использованием новейших технологий. Это огромные деньги, множество людей из мира криминала. Гравера зароют так глубоко, что ни одним экскаватором не отроешь, а беглецам перекроют все пути. Это сейчас они едут более-менее спокойно, а что будет с ними в Хабаровске?..

Справа – Амур, а за ним Китай, слева тайга, а за ней Охотское море, дальше которого только сопки да вулканы. Впереди Приморский край, куда стремился покойный Каменев. До Светлого – по таежным меркам – рукой подать. А колеса продолжают убаюкивать нежным голосом Сергея:

«Брат никогда не выдаст, не выдаст...»

До отправления рейсового автобуса до международного аэропорта «Самара» оставалось около часа, и Романов, коротая время, зашел в универмаг, расположенный напротив автовокзала. Купил плеер и диск Боссона с его лучшими песнями. Выбрал свою любимую «Эфхаристо» – «Спасибо» по-гречески – и неторопливо направился к автовокзалу. Греческий язык был вторым обязательным в школе диверсантов.