Приходилось внимательно следить за ложкой; тем не менее Брианна ощущала на себе его пристальный взгляд и боялась поднять глаза. Кто знает, что там, в этой зеленой глубине, – Роджер или молчаливый незнакомец, висельник?

– Ах да, чуть не забыла! – прервалась она на середине рассказа о Уилбурах. На самом деле, конечно, не забыла; просто не хотелось вываливать новости сразу, в лоб. – Папа сегодня разговаривал с губернатором, и он – губернатор то есть – выделил тебе земельный участок: пять тысяч акров.

Произнеся это вслух, Брианна поразилась абсурдности идеи: пять тысяч акров дикой местности в обмен на почти отнятую жизнь. Хотя и не «почти», подумала она, глядя на Роджера.

Он недоуменно нахмурился, затем покачал головой, поднял руки в бессильном жесте и откинулся на подушку, закрыв глаза, словно полученная информация была слишком далекой от здравого смысла. Может, так оно и есть.

Внезапно Брианне захотелось прикоснуться к нему, пробить барьер молчания. Она осторожно дотронулась пальцами до его скулы и легонько обвела контуры синяка, всматриваясь в размытые края и темные сгустки крови под кожей там, где разорвались капилляры. Синяк начинал желтеть; мама объясняла, что на травмированный участок прибывают лейкоциты и постепенно разрушают поврежденные клетки, экономно перерабатывая вытекшую кровь, а смена цветов как раз является результатом этого клеточного «домохозяйства».

Роджер открыл глаза и пристально посмотрел на нее. Брианна поняла, что выглядит взволнованной, и попыталась улыбнуться.

– Ты не похож на мертвеца.

Это замечание разрушило невозмутимый фасад: брови дернулись вверх, а в глазах мелькнула слабая искорка смеха.

– Роджер… – Не зная, что сказать, Брианна порывисто наклонилась к нему. Он слегка напрягся, инстинктивно ссутулившись, чтобы защитить трубку, торчащую из горла. Она осторожно обняла его за плечи, остро нуждаясь в физической близости.

– Люблю тебя… – прошептала Брианна, крепче сжимая руку, словно хотела убедить в этом силой.

Губы были теплыми и сухими, привычными и в то же время пугающе неживыми, без теплого дыхания – будто маску целуешь. Из глубин легких через янтарную трубку со свистом вырывался воздух, словно испарения из пещеры. Брианна ощутила, как по коже побежали мурашки, и отодвинулась.

Его глаза все еще были закрыты, крепко зажмурены; под кожей перекатывались мускулы челюсти.

– Ну, ты… отдыхай, – выдавила она дрожащим голосом. – Спокойной ночи.

Брианна спустилась вниз, даже не заметив, что в коридоре горит свеча, а рабыня тихо проскользнула обратно в комнату.

Вернулось чувство голода. Хорошо бы поесть – но сперва нужно избавиться от скопившегося молока, и она пошла в сторону родительской спальни. Несмотря на удушливый, спертый воздух, руки заледенели, словно скипидар все еще испарялся с кожи.

* * *

Прошлой ночью мне приснилась подруга Дебора. В студенческом союзе она зарабатывала гаданиями на картах Таро; предлагала и мне, но я всегда отказывалась.

В пятом классе сестра Мари Ромейн сказала, что католикам настрого запрещено гадать. Никаких спиритических столиков, карт Таро или хрустальных шаров – это соблазны С-А-Т-А-Н-Ы (она всегда произносила по буквам, никогда – одним словом).

Уж не знаю, дьявол ли тому виной, только я почему-то никак не могла собраться с духом и разрешить Деборе мне погадать. Как ни странно, во сне она занималась именно этим.

Мне приходилось видеть, как она гадает для других. Карты Таро всегда меня притягивали; возможно, лишь потому, что считались запретным плодом. У них были завораживающие названия: Старшие арканы, Младшие арканы, Рыцарь Пентаклей, Паж Кубков, Дама Посохов, Король Мечей, Императрица, Маг. И Повешенный.

Ну, правильно, что еще мне могло присниться? И запомнилось так хорошо: вот он, прямо посередине веера карт.

«Человек подвешен за ногу к перекладине; руки связаны за спиной и вместе с головой образуют треугольник с вершиной вниз; ноги сложены в форме креста. В каком-то смысле Повешенный все еще связан с землей, поскольку нога крепится к шесту», – объясняла Дебора.

Эта карта всегда казалась мне странной: судя по выражению лица, Повешенному было абсолютно все равно – его нисколько не беспокоило, что он висит вниз головой с завязанными глазами.

Деб постоянно перемешивала карты и раскладывала снова, и каждый раз выпадала она.

«Повешенный символизирует процесс жертвоприношения и капитуляции. – Дебора взглянула на меня и постучала пальцем по карте. – Здесь заложено очень глубокое значение, однако большая его часть скрыта, и додумываться нужно самой. Готовность принести себя в жертву ведет к преобразованию личности, но человек должен возродиться без посторонней помощи».

Преобразование личности – именно этого я и боялась. Личность Роджера нравилась мне ровно такой, какая есть!

А, чушь собачья! Не знаю, имеет ли С-А-Т-А-Н-А к этому отношение, но лучше не заглядывать так далеко в будущее. По крайней мере, сейчас.

Понадобилось еще десять дней, прежде чем Пенелопу Шерстон наконец устроил портрет. К тому времени оба раненых достаточно оправились для путешествия. Принимая во внимание скорое появление отпрыска Мортона и тот факт, что отцу нельзя было и близко подходить к Гранитным Водопадам или Браунсвиллю, Джейми договорился поселить их с Алисией на пивоварне мистера Шерстона; как только Исайя окончательно восстановит силы, его ждет место возчика.

– Даже не знаю, с чего я так привязался к этому бесстыжему сукину сыну, – признался Джейми наедине. – Мне бы не хотелось, чтобы его пристрелили как собаку.

После приезда Алисии Исайя молниеносно пошел на поправку и уже через неделю спускался вниз. Пока Алисия возилась на кухне, он сидел рядом, словно преданный пес, а по пути обратно останавливался и комментировал работу над портретом.

– Ну просто вылитая! – восхищался он, стоя в дверях гостиной в ночной рубашке. – Вот как увидел бы где, сразу бы узнал!

Поскольку миссис Шерстон выбрала для портрета образ Саломеи, я сомневалась, что комплимент будет воспринят правильно. Однако она мило покраснела и поблагодарила, учуяв в его тоне искренность.

Бри проделала отличную работу, ухитрившись изобразить миссис Шерстон правдиво и в то же время польстить ей, но без явной иронии – а это наверняка было нелегко. Единственная деталь, в которой она поддалась соблазну, – отрезанная голова Иоанна Крестителя, поразительно напоминающая мрачные черты губернатора Триона. Впрочем, вряд ли кто узнает его под слоем крови.

Мы готовились ехать домой, и дом наполнился радостной суматохой сборов. Все ощущали облегчение, кроме Роджера.

Несомненно, ему стало лучше – чисто физически: руки снова двигались, не считая сломанных пальцев, прошла большая часть синяков на лице и теле. И главное – опухоль в горле спала настолько, что он мог дышать самостоятельно. Я вытащила трубку и зашила надрез – операция небольшая, но болезненная; Роджер перенес ее молча, напрягшись всем телом и уставясь в потолок широко открытыми глазами.