Мы стояли и смотрели друг на друга. И я не мог ответить. Потому что… Блин, некоторые вещи в двух словах не объяснишь – вот почему! За спиной скрипнули подшипники турникета, и кто-то, оказавшийся рядом, судорожно, со свистом, вдохнул.

– Что это! – голос Полины эхом продублировался в наушнике.

– Степан, сюда! – крикнул кто-то из ребят.

Тут меня отпустило. Я обнаружил, что вся наша группа, выставив стволы, стоит рядом. Спохватился, тоже достал пистолет и навел его на директора.

– Отпусти его! – визгливо крикнула Полина.

Вадим как-то странно мотнул головой – волнообразно, туда-сюда, как попугай перед зеркалом, – а потом поднял Мини повыше и резко повернул кисть руки. Раздался сочный хруст, дрожь пробежала по телу напарника сверху вниз до самых ног. А потом – мгновенное смазанное движение – я вдруг обнаружил, что клык с выцарапанным на нем иероглифом болтается прямо перед моими глазами…

– Ну шо, поздравляю, – сказал я и, чокнувшись с Врачом, выпил. – Но только если тебе известен механизм работы нейрофона…

– Я не знаю никаких механизмов, – Врач, смачно выдохнув, подцепил вилкой шпротину из банки. – Моя лаборатория занималась вопросами ориентации гаджета.

– Половой?

– Балбес. Нейрофон при вживлении в мозг должен войти в контакт с определенными центрами. Механизмом врастания мы с Мишкой и занимались. Поначалу много отказов именно из-за этого было. Понял?

– Мне понимать нечего. Со мной гаджет не работает.

– Потому что мозга нет, – не удержался от шутки Врач, но тут же снова соскочил на свое: – Это потом выяснилось, что существуют такие, как ты.

Я отвернулся, подтянул кочергой щепку из печки, достал, прикурил. Чувство, что я не такой, как все, вызвало ощущение какой-то смутной гордости. Не уверен, что тут есть чем гордиться…

– А почему с ним гаджет не работает? – спросила Полина от окна.

Она сидела на рассохшемся подоконнике, в одной руке у нее была сигарета, в другой стаканчик с коньяком. Сквозь разбитую раму в комнату настырно лезли ветки сирени, и она периодически окунала нос в пучок соцветий, торчащий прямо перед ее лицом.

– Видишь ли, милая девочка, – Врач, кряхтя, пересел вполоборота к ней. – Если рассматривать нейрофоны как, скажем, некий вирус, поразивший человечество, то такие, как наш Ужас – закономерная реакция вида на критическую угрозу.

«Ужас» – это теперь моя погремуха. Или, как тут у них говорят, никнейм. До этого момента клички ко мне не клеились. Но тут уж я сопротивляться не стал: во-первых, погоняло пришлось по душе, а во-вторых – как ни крути, а «окрестил» себя я сам.

– Поясните, – попросила Полина и, скрипя половицами, подошла к столу.

– Потом как-нибудь, – пообещал Врач.

Он грузно поднялся и, сняв крышку со стоящей на печке кастрюли, подцепил на вилку макаронину. Подул, попробовал, кивнул и бросил мне через плечо.

– Тушенку открывай!

Я пододвинул банку, воткнул в крышку нож. Полина приняла у Врача кастрюлю и, перегнувшись через окно, слила воду. Потом поставила макароны посреди стола, а я вывалил мясо в дымящуюся гущу.

По комнате растекся аромат горячей тушенки – запах, от которого у меня всегда начинается повышенное слюноотделение. И эта конура с пузырящимся фанерным потолком, заплесневевшими обоями, загаженной железной мебелью – все это сразу показалось каким-то уютным и родным. Где ж еще есть тушенку с макаронами, как не в подобном месте? В цивилизованном обществе такое блюдо не пойдет – вкус не тот будет. А вот в заброшенном пионерлагере на берегу безымянного озера самое то!

По терраске прогрохотали шаги, и в двери показался Ильич. Сделав общий приветственный жест, он отошел в сторону, и за его спиной в дверном проеме возник Кот: лысина подернулась сизой порослью, щеки тоже заросшие. И быстро так оглядел нас, по очереди, как сфотографировал: Полину, меня, Врача…

– Ну здравствуй, родной! – голос Полины зазвенел от переполнившей его веселой злости.

Я не стал ничего говорить. Я вскочил, примериваясь залепить по этой небритой роже, но забыл про вывихнутую ногу: вспышка боли, как удар по лодыжке, и если бы не Врач – упал бы. А Кот проворно отскочил в коридор и остался там, набычившись, не глядя на нас. Врач помог мне усесться на стул, широкой своей ладонью придержал, как прихлопнул, порывающуюся встать Полину.

– Помянем, – объявил он, ни на кого не глядя.

Вытащил из стопки еще два стаканчика, разлил, протянул новоприбывшим. Перед тем, как выпить, не сговариваясь, замерли на пару секунд, помолчали. Ребят Ильича я не знал, а вот Мини… До зимы не дожил, как и предсказывал Медбрат. Интересно все-таки, что он предскажет мне?

Я опрокинул стакан так резко, что коньяк проскочил прямо в горло. Закашлялся, аж слезы выступили. Кивком поблагодарил Врача, участливо подсунувшего дольку лимона. Никто не спешил прерывать молчание, я рассматривал вспученную столешницу: серую поверхность ДСП, сплошь изъеденную трещинами, покрывали ожоги от окурков и похожие на олимпийские кольца отпечатки стаканов.

– Я хотел бы объяснить, – сказал Кот.

– В жопу иди, – посоветовала Полина.

Взглянув на нее, я понял, что девушка уже захмелела: на скулах горел румянец, а в помутневших глазах блестели слезы.

– Расскажите, что там было, – попросил Ильич.

– Что было, то прошло, – сообщила Полина развязно.

И с хрустом раздавила в кулаке пластиковый стаканчик. Кот развернулся и вышел.

– Виктор Александрович, – произнес Ильич с каким-то торжественным трагизмом. – Я признаю, что вся эта акция была огромной ошибкой.

– В жопу иди! – предложил Врач в свой черед…

А потом мы с Врачом и Медбратом пили на улице. На берегу озера, в глубине которого, когда стемнело, зажглись звезды и ленивая луна, подпрыгивая на волнах, раскатала золотистую дорожку прямо к моим ногам. От воды тянуло холодом, над головой мягко колыхались разлапистые сосны, и Медбрат, присоединившийся к нам с заходом солнца, смолил одну за одной свои вонючие сигареты.

– Когда я был совсем маленьким, – раскачиваясь, говорил Медбрат протяжным голосом, – я хотел стать космонавтом. Потом внезапно оказалось, что стать космонавтом – это такая шутка про мальчика-дебила. Ну что ж тут поделаешь? – подумал я. И пошел поступать в медицинский. А Ванька со второго этажа поехал служить в Чечню. Мы с ним все детство играли в песочнице, обменивались машинками и натягивали между этажами веревки для обмена записками. А когда его убили в этой самой Чечне, я снова подумал: что поделаешь? И согласился на предложение Виктора Александровича пойти поработать к нему в институт. И когда нейрофон отказался на меня цепляться, я попросил своего научного руководителя помочь вживить его…